Альманах Россия XX век

Архив Александра Н. Яковлева

«В ПОЛИТИКЕ ТВОРИТСЯ НЕЧТО НЕВЕРОЯТНОЕ»: Документы ГАРФ о Февральской революции. 1917 г.
Документ №1

Из воспоминаний профессора М.П. Чубинского «Год революции 1917»

[20.09.1923]

[Октябрь 1923 г.]1

 

Предисловие

 

Ни дневника, ни более или менее регулярных записей я до революции систематически не вел <…>. Но с 1 января 1917 г., видя нарастание событий исключительной важности, я почти ежедневно стал делать записи в небольшую книжку и вел их до моего бегства из Петрограда, сперва в Москву, а потом на Украину…

Пишущий эти строки в течение данного периода не играл видной политической роли, а потому не принадлежал к числу деятелей, творивших или пытавшихся творить события. Это дает ему возможность быть объективным. Но в то же время пишущему эти строки по характеру его служебной и общественной деятельности приходилось близко стоять к многим лицам и событиям и многое видеть, и во многом участвовать.

1 января 1917 г. застало меня профессором Александровского лицея и Высших женских курсов («Бестужевских») в Петрограде, а также профессором университета в Юрьеве. <…> Наряду с этим почти с первых дней революции я был привлечен министерством юстиции к законодательным работам по этому министерству. <…> Эти работы продолжались и после состоявшегося в начале мая назначения меня сенатором уголовного кассационного департамента. Затем я был членом редакции и заведующим юридическим отделом в газете «Русская воля»… Все это разнообразие дел, людей и встреч отразилось и на моих записках. Важное в них перемешано с второстепенным, описание государственных событий – с заметками о жизни газеты, о конференциях лицея и т.д. <…> И все же я решился оставить эти записи в их подлинном и цельном виде, ибо только так они могут сохранить характер непосредственности. <…>

 

Январь 1917 г.

 

<…> В политике творится нечто невероятное. Назначение премьер-министром князя Голицына, министром юстиции ленивого и ничем не выдающегося Н.А. Добровольского и целый ряд новых правых назначений в Государственный совет имеют вид явного вызова общественному мнению. <…>

Ходят самые крайние слухи. В частности, говорят, будто целый ряд великих князей довел до сведения государя их общее убеждение об опасности принятого курса не только для родины, но и для династии. <…> Нового премьера я знаю по совету лицея2. Бывал он изредка у меня и на экзаменах. Фигура очень неприятная, надменная, ни особого ума, ни талантов, да и вообще ничего за собой не имеющая для столь высокого поста и, особенно, в столь сложное время. Назначение встречено общим недовольством и недоумением, которое разделяют даже бюрократические сферы. Добровольский известен лишь леностью, гурманством и приспособляемостью. <…>

По городу ходят вздорные слухи: одни говорят о покушении на государя, другие о ранении государыни Александры Федоровны. Утверждают (и это очень характерно), будто вся почти дворцовая прислуга ненавидит государя и охотно вспоминается3 история с сербской королевой Драгой. <…> Много говорят опять и о записке, якобы поданной государю подавляющим большинством членов царствующего дома, и о том, будто бы подавшие записку просили Родзянко довести до сведения Думы об их несочувствии проводимому политическому курсу. <…>

 

14–18 февраля

 

В общей политике все идет по-прежнему плохо. В кабинете перемен никаких, а сам кабинет совершенно неспособен к той громадной творческой работе, которой повелительно требуют и небывалая по тяжести, безмерно затянутая война, и наше внутреннее положение. <…> А между тем все более и более сказывается надвинувшийся на нас кризис: отсутствие или большая нехватка во многих местах даже хлеба и керосина, необходимость во второй уже раз назначить товарное двухнеделье, столь тяжело отражающееся на интересах лиц, имеющих необходимость срочно куда-либо ехать, – это грозные симптомы. Усиленно говорят и о нехватке у нас паровозов.

Около лавок вместе с небывалыми ранее хвостами потребителей растет и народное недовольство. К открытию Государственной думы ожидались серьезные беспорядки, вдохновляемые частью пораженцами, часто же (как шла упорная молва) провокацией. Ждали таких забастовок, что запасали даже воду и свечи. Пока особых эксцессов нет; у нас на Васильевском острове и совсем тихо, но меры чисто полицейского характера приняты, с патрулями и пулеметами включительно. Многие ждут решительных действий от Государственной думы. Это едва ли случится, хотя, конечно, будет сказано немало решительных слов. В ожидании этого правительство ввело почти полную предварительную цензуру в дополнение к той отдаче под цензуру ряда петербургских газет, о которой я уже говорил.

<…> Важный и интересный симптом его – начавшиеся в высших учебных заведениях сходки, с том числе и сегодняшняя сходка на женских курсах. Проповедуется «война войне», идут речи о том, что «война на руку только буржуазии», и т.п. Словом, ясно проявляется организованная пораженческая агитация на социалистической подкладке. Из-за сходок и лекции почти нигде не состоялись.

А слухи растут с каждым днем. Недавно один видный чин Министерства внутренних дел категорически подтвердил в разговоре с хорошо известным Ч., что покушение на государыню действительно было и что пуля ее оцарапала4. <…> Затем недавно «из самых достоверных источников» сообщалось, что уход Протопопова решен, однако сегодня открытие Думы, он продолжает твердо сидеть на месте. Категорически утверждают, что он говорит во дворце о своих видениях и прорицает, ибо в него «вселился дух почившего старца»5. Словом, зарвавшийся человек, на которого одновременно действует опьянение властью и, как упорно утверждают, начало прогрессивного паралича, занял место старца и не хуже его ведет Россию к крушению. <…>

А день открытия Государственной думы (14 февраля) действительно прошел вполне спокойно. Прения и в первый и во второй день не оказались на высоте. <…> В прессе, благодаря цензурному ее ущемлению и в Петербурге, и в Москве, все бледно и неполно. Словом, борьба с общественностью идет вовсю; средств не разбирают, и впереди ничего доброго не видно.<…>

 

21–27 [февраля]

 

<…> А события таковы, что все самые важные частные интересы должны отойти на задний план. Продовольственная разруха, в связи с разнузданностью правительственного курса и полной дезорганизованностью самого правительства, настолько усилила всеобщее неудовольствие и негодование, что надвигаются события чрезвычайного масштаба. Началось с забастовок на ряде заводов, в том числе и работающих на оборону. Затем стали все трамваи и все газеты, забастовки заводов необъятно расширились, и громадные толпы народа повалили на улицы, в высших учебных заведениях начались сходки при несомненном участии постороннего элемента. Кое-где войска и полиция стреляли, были и жертвы.

Одним из первых был двинут на усмирение Павловский полк. Они [солдаты] занимали позиции на Садовой и примыкающей части Невского. <…> Вдруг раздались выстрелы с крыши, как упорно утверждают в городе, провокаторские; был убит или ранен один из командиров и пострадало несколько солдат. Солдаты кричали толпе: «Вы куплены немцами», – и начали стрелять вдоль улицы; в числе пострадавших, говорили, были и женщины и дети.

Но далее и в войсках настроение изменилось. Первыми на сторону восставших перешли Волынский и Преображенский полки, причем командир первого из этих полков был убит. В понедельник, 27-го, уже с утра распространились известия, что уже семь или восемь гвардейских частей перешли к восставшим, но будто бы без офицеров, а следовательно, и без надлежащей организации. Власти на уступки не пошли и верили Протопопову, который делал успокоительные заявления и уверял, что должные меры приняты и что движение будет подавлено. По улицам расклеены прокламации генерала Хабалова; ни понимания момента, ни мер, чтобы немедленно дать народу хлеба, в них нет; только угрозы и заявление, что движение играет на руку немцам. <…>

Но вместо ожидаемого нового закона и создания общественных продовольственных организаций последовал внезапно указ о роспуске Думы. Это уже не оскопление, а прямая политика безумия. Дума указу не подчинилась. Она продолжает заседать. Родзянко послал в ставку телеграмму государю с указанием на необходимость уступок и на опасность, уже грозящую династии. В высших учебных заведениях сегодня бурные сходки с резолюциями, требующими создания нового временного правительства.

На улицах продолжаются демонстрации и идет стрельба, причем много нельзя узнать: кто, откуда и в кого стреляли. Растет и движение в войсках, но утверждают, что гвардейские стрелки и финляндцы остались с правительством.

27-го вечером состоялось чрезвычайно важное заседание Государственной думы. Образован Временный комитет, куда вошли главные представители партий, начиная с социал-демократов и кончая националистами, т.е. все, кроме крайне правой. Весь вопрос в том, удастся ли этому Временному комитету наладить порядок, сдержать эксцессы и урегулировать продовольствие; иначе – выйдет только хаос и анархия.

 

27 февраля – 1 марта

 

Караул около Думы сейчас состоит из войск, принявших сторону народа. В Думу привезен и находится там под арестом предс[едатель] Государственного совета Щегловитов. Есть слух, что приехал государь, но скоро выяснилось, что это ложный слух. Движение же в Петрограде перешло в настоящую революцию, со свойственными всякой революции эксцессами. Из «Крестов» выпустили всех заключенных без разбора. Дом предварительного заключения зажжен. Горят и архивы окружного суда. Говорят о взятии Арсенала и захвате Зимнего дворца. Говорят, что хотели захватить Протопопова, но он успел убежать в Царское. Говорят, что уже стала Финляндская дорога и что это – начало всеобщей железнодорожной забастовки, и т.д., и т.п. <…>

Я вышел и хотел добраться до редакции, чтобы получить о событиях возможно верную и полную информацию, но для этого нужно было пройти пешком через полгорода, что оказалось сейчас не только опасным, но и прямо невозможным.

 

Март, 1–3-го

 

События развиваются. С молниеносной быстротой воинские части одна за другой переходят на сторону восставших. Вчера и сегодня стало известно, что к Государственной думе подошли, ставя себя, как и другие части, в распоряжение Думы и народа, даже собственный его величества конвой и батальон стрелков императорской фамилии. Гвардейский экипаж привел в Думу Кирилл Владимирович и говорил там речь. Видимо, ему улыбается мысль о возможности занять престол в будущей демократической России, но я не думаю, чтобы это когда-нибудь случилось: он слишком непопулярен и в народных массах, и особенно в гвардии.

Вчера, 28 февраля, я не выдержал и пошел по городу. <…> Около Академии художеств толпа, в которой преобладали солдаты, но были и лица, явно лишь переодевшиеся в солдатское платье, остановила моего спутника и отобрала у него шпагу. Оказывается, что кругом идет обезоруживание офицеров, т.е. начинается что-то кошмарное. Взявши у генерала шпагу, его хотели еще обыскивать, нет ли при нем револьвера, хотя он уже сказал, что револьвера нет, не желая отдавать толпе бывший при нем хороший и ценный револьвер. Могла бы произойти катастрофа; тогда я вмешался и стал говорить, что это профессор, гуманный судья и безупречный человек, не заслуживший такого с собой обращения. На счастье, подошло довольно много студентов, которые поддержали меня. В результате шпагу А.Б. послали на квартиру к его жене с сообщением, чтобы они не беспокоились6, и он пошел дальше уже без шпаги, чтобы не подвергнуться новому задержанию.

Затем я зашел в университет, там сейчас сходки и картина, напоминающая военный лагерь; университет превратился в особый громадный центр: открыты питательный пункт и перевязочный пункт для раненых; идет вербовка милиции, санитарных отрядов и пр. и т. п. Я немного отдохнул на квартире у ректора Э.Д. Гримма, который довольно пессимистически смотрит на все происходящее, но энергии не теряет. Оттуда я пошел в направлении Невского через Дворцовый мост. Но около Адмиралтейства напор толпы разъединил нас: оказалось, что небольшие воинские части, охранявшие Адмиралтейство и нескольких укрывшихся там высокопоставленных лиц, ушли (в том числе и роты измайловцев). Толпы солдат и рабочих тотчас же хлынули производить обыск и занимать помещение. Нашли и вынесли пулеметы, арестовали градоначальника Балка, начальника гарнизона Хабалова и других. Когда арестованных собрались увозить на грузовом автомобиле, по ошибке или умышленно со стороны дома градоначальства и углового дома, где помещается банк, открыли по Адмиралтейству сильный огонь, по-видимому, из пулеметов, и все мы, находившиеся около Адмиралтейства, попали под обстрел. Пришлось ложиться прямо на мостовую.

Когда обстрел стих, я решил пробираться в Государственную думу, ставшую центром событий, и там получить верную информацию. <…>

Проникнув в здание Думы, я получил наконец более точную информацию. Дума не рискнула сразу выдвинуть из своей среды полномочное Временное правительство и выбрала лишь комитеты «для сношения с народными организациями». За последним дело не стало: сейчас же создали явочным порядком «Советы рабочих депутатов», и когда, спустя два дня, Дума все же образовала правительство (в которое по некоторым причинам не вошел никто из думских лидеров), а затем и временный Совет Министров, куда вошли уже лидеры, было уже поздно. Ставший в оппозицию к новому правительству Совет рабочих депутатов стал выпускать от себя разные «приказы», и в том же направлении стали работать действующие его именем группы и подгруппы, причем все это стало группироваться в Таврическом дворце, захватывая там помещения и немедленно вступая в сношения с подходящими воинскими частями и депутациями, которые приходили изъявлять, что они отдают себя в распоряжение Государственной думы, и сразу же попадали в сферу агитации социалистической левой [партии], сгруппировавшейся около Совета рабочих депутатов. Отсюда пошли все требования конфискации и немедленной безвозмездной передачи трудящемуся народу всех земель, призывы не верить офицерам, сомкнуться около Совета рабочих депутатов и верить только ему и т. д.

Это вторжение Совета рабочих депутатов в здание Государственной думы сразу же вредно отразилось на положении нового правительства и оказалось гениальным тактическим приемом крайней левой [партии]. А между тем если правительство выдвинула Дума, то Советы рабочих депутатов образовались (если не считать нескольких лиц, бывших в Советах в первую революцию 1905–1906 гг.) вполне самочинно. Я могу подтвердить это характерным эпизодом. Когда, протолкавшись в коридоры через кучи самого разнообразного народа, я попал наконец в одно из относительно свободных помещений и стал добиваться, где теперь находится комната журналистов, ко мне подошли присяжный поверенный Д. и инженер В. и [с] приветствием спросили: «М[ихаил] П[авлович], Вы к нам, в Совет рабочих депутатов?» – «Как к Вам? Меня никто туда не выбирал». – «Это не важно. – последовал ответ. – Мы вас знаем, знают и другие члены». – «Но ведь у вас нужно быть социалистом, а я – не социалист». – «Как не социалист? Да вы же были прогрессистом, и ваша партия теперь считается федералистической и социалистической». – «Может быть, но я лично на это не иду, не идут и многие другие из прогрессистов». – «Очень жаль; напрасно, вы с ними делаете большую ошибку. Жаль, что вы не с нами».

На этом мы простились, и я пошел дальше. Боже мой, что за хаос и беспорядок кругом! Тысячи вооруженных солдат и бродят, и сидят, и лежат вповалку в коридорах; масса посторонней, ультрадемократического вида шляющейся публики. Нигде ни следа какой бы [то] ни было организованности и дисциплины. И все же когда я вышел на главный подъезд Думы, я был поражен грандиозной картиной. То подходили ровным шагом войсковые части, чтобы заявить свою преданность Думе, то сотни автомобилей, сменяясь, везут оружие, арестованных, продовольствие и т.д. А вот ближайшие улицы сплошь заняты народом, и везде повышенное настроение.

<…>Домой мне пришлось отправиться уже пешком, причем на Шпалерной я опять попал под обстрел. Как и везде почти в эти дни, стреляли с улиц, отвечая на выстрелы с чердаков и крыш, причем последние выстрелы приписывались засевшей в разных местах полиции. Если в это время, в общем, революция протекала сравнительно мирно, то все же были и эксцессы; особенно страдала полиция, за которой прямо охотились, и притом со злобой и крайним ожесточением.

 

ГАРФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 807. Л. 1–37. Автограф.


Назад
© 2001-2016 АРХИВ АЛЕКСАНДРА Н. ЯКОВЛЕВА Правовая информация