Фонд Александра Н. Яковлева

Архив Александра Н. Яковлева

 
АЛЕКСАНДР ЯКОВЛЕВ. ИЗБРАННЫЕ ИНТЕРВЬЮ: 1992–2005
1994–1999 годы [Документы №№ 25–72]
Документ № 30

Дед эпохи


Независимая газета, 10 августа 1994 г. Беседу вела К. Владина.

 

Недавно вышла книга академика Александра Яковлева «Горькая чаша»1. Что меня поразило в ней? Оценки. Особенно одна: «Юрий Андропов — человек хитрый, коварный и многоопытный. Нигде толком не учился. Организатор моральных репрессий, постоянного давления на интеллигенцию— ссылки, высылки, тюрьмы, психушки...».

Опытный политик никогда не показывает своего истинного лица. Привык скрывать чувства, не выражает вслух всего, что думает. Однако тут, в книге, — не побоялся, высказал.

Может быть, потому, что мертвые не наказывают. Но суд истории еще страшней. На обложку книги вынесены слова: «Это мое покаяние, мое свидетельство и мои надежды».

Александр Яковлев — политик в самом точном смысле слова. Он отдает политике всю свою жизнь и играет в ней «по протоколу» всегда вторые роли. На самом же деле — нередко первые. И не только. Он стоял у истоков многих процессов. Ходят слухи, что он автор перестройки, с его идей все начиналось. Кто же он?

Мне захотелось снять «грим» с автора книги «Горькая чаша». Сразу скажу: я не отношусь к его сторонникам и тем более — к противникам. Поэтому, очевидно, мне легче подняться «над», что в целом и соответствует призванию журналиста.

В сотнях интервью, выступлениях, книгах последних лет Яковлевым создана широкая палитра образов чисто политических: радикала-реформатора, политика-прагматика, идеолога партии, позже — ее разрушителя... Не смею утверждать, что образы эти являлись плодом авторского воображения. Напротив, они обладают всеми чертами оригинала. Настоящий политик — это всегда игрок.

Но какой же из имиджей является его истинным лицом?

 

Александр Николаевич, у Вас много масок, главная — патриарха. Побочная, но существенная — «деревенский простак», легко заговаривающий зубы дотошному журналисту. Академик, свободно оперирующий самыми модными теориями... А сами-то Вы что о себе думаете?

— Начну с журналистов. Я не первый раз слышу такое, что вот, мол, заговариваю зубы. Конечно, я взвешиваю слова, но я стараюсь говорить правду. То, что я не хочу говорить, я просто не говорю. Но что такое правда? Можно и говоря правду солгать, и обманывая — сказать правду. Время сегодня такое крутое. Объективно не оцененное пока. Умные головы оценят его, сделают анализ всего. Но хочется оставить все-таки какие-то «горошинки», свидетельства этого времени, чтобы эти «горошинки» были не банальным остроумием, произнесенным на ходу, а основывались на какой-то реальной базе.

Как я себя вижу, спрашиваете? Знаете, я как-то не задумывался над этим. Своим недостатком, например, считаю слишком критическое отношение к себе. Даже когда себя защищаю...

Возможно, это что-то вроде мазохизма, вроде какой-то зверек грызет, одолевают сомнения. Вот, скажем, мне всегда мешал работать в политике и мешает до сих пор мой принцип лояльности, я его иногда просто ненавижу. Понимаете, если я теперь с кем-то начал работать, с тем, кого знал раньше, то никогда не могу, скажем, разносить этого человека в газетах — не могу! Даже того, с кем каким-то образом у меня пересекались дорожки. Даже если из чисто идейных каких-то соображений он начнет пускать в меня стрелы. Мне неохота с таким связываться.

 


* * *

 

Глядя на то, как Яковлев акцентирует свои возрастные преимущества, нельзя не заметить в этом и элементов игры: годы действительно почтенные. Не случайно его прозвище: дед эпохи. Но взгляд-то буравящий, искрометный, молодой.

 

Воз, который Вы сегодня тащите, заставляет усомниться в том, что Вы подумываете о покое. Возможно, это намеренная позиция, убаюкивающая врагов, попытка убежать от преследующего времени. Но что же на самом деле?

— На самом деле, когда я думаю о нелегком для меня решении2, я вам уже говорил и сейчас повторю, что это кратчайший путь к потере репутации у какой-то части людей. Меня иные обвиняют в страшных грехах. Вот записка, которая пришла ко мне на одном из моих последних публичных выступлений: «Пятого июля в “Известиях” была Ваша статья, где Вы указали на необходимость в целях перестройки роста резкой политизации народа. Что Вы имели в виду — показать народу образ врага-демократа? Вы, А.Н., настоящий организатор ГКЧП в августе 91-го года3. Так же, как Ельцин — организатор кровопускания в октябре 93-го года4. Карцев А.С.». Видите, всякого наслушаешься... И все-таки отвечу на Ваш вопрос. Я чувствую свою личную ответственность. Россия вздыбилась. Я не знаю, осуждают меня, не осуждают, но я доволен происходящим.

Я хочу Вас понять...

— Да, я недоволен бываю каким-то отдельным фактом, недоволен чьим-то шагом. Но все это не имеет серьезного исторического значения. Я доволен, что Россия — это мое прочное внутреннее убеждение — вышла на путь к своему настоящему благосостоянию, процветанию. Это будет самая демократическая и самая богатая страна в мире...

Ваши внуки увидят это?

— Да, конечно.

Уверены?

— Уверен. Потому что земля уже дышит. Даже я надеюсь увидеть... Мы уже были свидетелями, как в силу ряда обстоятельств страна катилась вниз — из-за милитаризации, ведь нас подкосила именно милитаризация, она все съела.

Мы как раз пришли к тому, что я хотела бы от Вас услышать. Вас называют «дедом эпохи». Как Вы можете охарактеризовать время, в которое начиналась демократия, обернувшаяся позже произволом? Сегодня многое в борьбе прошлых лет перестройки выглядит иначе... Какой Вы видите сейчас свою роль и роль Лигачева? Я связываю одно с другим...

— Позволю себе не согласиться с вашей постановкой вопроса. Началось все, как Вы сказали, с демократии, а кончилось произволом. Я не согласен с этим...

Вы отец нашей демократии, Вы боролись за демократию. За такую, как сейчас?

— Знаете, нельзя бороться за ту или за эту. Бороться можно только за демократию, то есть за свободу человека.

И чем она обернулась?

— Она обернулась в конечном итоге свободой человека! Вы мне, конечно, можете возразить: ну какая это свобода? И вот если сейчас кто-то победит из тех, кого мы с вами не называем демократами, то мы за это проголосуем, потому что мы очень любим пока еще, чтобы нас в очередной раз пнули: вот, мол, настоящий начальник. Смотри, как он все в руках держит. Хозяин! Смотри, какой крутой молодец! А коли пинок получил от начальника, тоже радость: «Ах, как сладостно, не так ли?» Вот так и наша структура складывается, начиная с того, кто пашет, строит, и дальше...

Очень мало кто пашет и строит, Александр Николаевич. Большей частью торгуют, воруют и убивают... Вот это и есть «наша структура». Произвол!..

— А кто это делает?

Люди, люди... которые получили демократию, в том числе и с Вашей помощью, Александр Николаевич.

— Ну, наверное. Но если бы не мы, то потом кто-то сделал бы то же самое, может быть, еще тяжелее обернулось бы. Раз уж мы совершили этот переворот и прервали историческое развитие... Я удивляюсь, что этот качественно новый переход к другой форме собственности и государственности идет столь спокойно, без крови.

Вы шутите, спокойно? Вы сами мне рассказали, что у Вашей дочери машину сожгли.

— Ну и что? Да хоть бы десять машин сожгли. Все равно спокойно. Я еще раз Вам говорю: ведь это переход к другой форме собственности, к другой форме власти.

И главное — к другому сознанию...

— Да, к другому сознанию. И нет гражданской войны. И слава тебе Господи! Это было моей самой главной мечтой — ненасильственная эволюционная революция. И она идет. Не было еще такого в истории. Это совершенно уникальное явление. Попытки же где-то стрельнуть... А как же? Потому что столкнулись совершенно противоположные интересы. Сначала тоталитарный режим надо было сломить через тоталитарную партию, другого пути не было. Наши либералы, демократы вопили: «Вот, коммунистическая партия!..» Объективно партия сыграла огромную роль в истории страны. При всей моей неприязни к ней. Потому что только используя ее тоталитарный характер, выражавшийся как в организованности, так и в дисциплине и послушании, можно было сломать тоталитарный режим...

Ваши столкновения с Лигачевым носили только концептуальный характер, или присутствовало личностное противостояние? Но ведь Вы не позволили себе ни разу унизить его и перейти к личным выпадам. Почему же с разрушением партии была разрушена и элементарная этика поведения в общественных структурах?

— Наше с Лигачевым противостояние никогда не переходило во что-то личное. Более того, оставались достаточно корректные отношения. Даже когда собирались выступить — он ли против моей записки или проекта или я против него, мы созванивались и предупреждали друг друга. Например, звонил он и говорил: «Александр Николаевич, я буду на Политбюро выступать против». Естественно, я стоял и стою на противоположных позициях во многих вопросах, в вопросах собственности, партийности, плюрализма, гласности, отношения к прошлому. Но я должен сказать, что Лигачев никогда не ставил это противостояние в контексте собственной карьеры. А ведь многие из номенклатурно мыслящих людей примеривали это к личным интересам.

Вы сумели найти новое свое амплуа, это амплуа — стать Яковлевым.

— Чего не знаю, того не знаю. Может быть, нам удастся из этой бури, от этой бесконечной стрельбы словами прийти к какому-то другому состоянию критического анализа и более спокойному отношению друг к другу. Говорят: демократия — это парламент, демократия — это разделение властей, всенародно избранный президент и т.д. Да нет же! Демократия — это характер человеческих отношений. Ну вот наши с вами отношения... Понимаете, я желаю вам всего самого хорошего, чего желаю и себе, но прежде всего вам. Вот это демократия.

Вспоминаю, в 1973 году меня шуганули в Канаду5. И журналисты вслед мне не плюнули. Мне продолжали писать из Москвы, а ведь отношения между журналистской братией и партийной структурой всегда достаточно напряженные. Журналисты тоже были рабами и ненавидели свое рабское положение и тех, кто их топчет, кто им приказывает, кто заставляет... Для меня было страшновато ехать из Канады в первый отпуск.

Вы боялись встреч?

— Я знаю по опыту других: неугодный человек — тем более запретный человек.

Когда мертв телефон...

— И Вы знаете, я приезжал — начинались звонки. Не надо ли чем-то помочь?.. Мне надо было ехать в Ярославль. Кто мне давал машину каждый отпуск отца с матерью навестить? По очереди — редактора газет. МИД не давал никогда. А тут никогда никаких отказов. И, может быть, это самое главное. Почему я и сказал: демократия — это отношения людей.

Вернемся, Александр Николаевич, от прошлого к настоящему, а потом перейдем к будущему. Как могло случиться, что Вы растеряли своих соратников? Своих самых близких. Ваши рупоры остались далеко за бортом политической деятельности. Один безуспешно ищет спасения в Бостоне, другой — на обочине6, третий — на периферии...

— В личном плане мы остались вместе. Какой бы нажим ни был. И я ни на йоту не собираюсь менять отношение к этим людям. Поэтому, естественно, переживаю, сожалею. Это должно было случиться. Как и в прежние времена: пока государство будет стоять над обществом и человеком.

А с кем Вы сейчас, кто вокруг Вас?

— Знаете, честно говоря, никогда не стремился создавать команду специально.

Она сама создавалась?

— Вот именно, сама. Если же потребуется — я фаталист, — она вновь сама сложится.

Наверное, поэтому и Ваша судьба столь неоднозначна. Это скорее относится к факторам времени, а не к Вашим личностным чертам.

— Видимо, да, есть какая-то ниточка. Вот когда я уходил из власти в 1991 году — это было нелегко для меня. Я почувствовал потребность уйти от политической деятельности. Еще в апреле предупреждал о готовящемся государственном перевороте...

Не прочли...

— Может, и прочли. Но не учли, не поверили. Несколько раз устно говорил: что-то должно случиться... Ухожу в отставку7, тут же меня исключают из партии8, я делаю заявление о путче — 16 августа. 19-го «Правда» выходит с обвинением в мой адрес — всё нас пугает путчем и заговором. А путч уже идет, но не успели поправить, газета вышла. (Александр Николаевич очень долго смеется, настолько заразительно, что и я не сдержалась. Смеемся вместе. Он продолжает.) Путч закончился поражением. Это настраивало на эдакую розовую оптимистическую волну, они все это по-дурацки сделали. А если бы не по-дурацки?! Какая это силища — армия, КГБ, партия, этот триумвират! Я очень был встревожен.

С вашей склонностью к прозрениям... Но на смену людям, которых смела волна жизни, пришли демократы. Александр Николаевич, объясните мне: одна демократическая газета имеет хозяина, другая — другого, третья — третьего. И как это совмещается с независимостью печати?

— Да потому что государство... Разве это дело? Такого нет ни в какой другой стране. Почему не создана до сих пор параллельно пусть частная или акционерная организация, которая бы взялась за распространение печати? Я десять лет жил в Канаде. Ко мне в резиденцию приносил газеты по утрам мальчик-школьник за небольшую плату. После этого он бежал в школу. А у нас продолжается без конца государственный грабеж. Закрывать все эти газеты придется? Тогда нашей «духовной пищей» станут газеты «Завтра» и «Советская Россия», которые неизвестно из каких источников кормятся. Это явно политическая ошибка. Так же, как и то, что теперь нам Дума выделила средства на пять часов вещания. Что я должен сейчас делать? Уйти? Уйти и сказать, что я в разрушении телевидения участвовать не буду? Или добиваться, чтобы дали больше денег? Или должен искать источники? Но такие, которые бы не влияли на содержание программ?..

Каждое время рождает своих героев. Ведь это и на самом деле так. Последующий этап, объявленный революцией 1991 года, ни одной новой идеи не выдвинул. И это объяснимо. Дай Бог переварить старые. И я уже сказал в печати: я бы без суда и следствия сажал в тюрьму всех, кто выдвигает новые идеи. (Опять академик заразительно смеется.)

Не в Канаду, а прямо в тюрьму?

— Да, прямо в тюрьму. Сейчас огромная нужда в имеющих совесть и мышцы. Мышцы, конечно, не в прямом смысле.

Совесть, говорите?

— Ну, необходимы определенные этические принципы труда.

Это — верно, но никто же не хочет...

— ... спокойно работать. Да иные хотят. Но вот понимаете...

Государство теперь не мешает...

— Как не мешает? Мешает. Попробуйте вы организовать что-то типа своего издательства, вас обложат высочайшим налогом. Что вы будете делать?

 


* * *

 

Стиль политического мышления Яковлева в основе своей прагматичен. Как истинный политик (хотя и идеолог по должности) он меньше ориентируется на позиции, идеи и взгляды людей, больше ищет возможности достижения практических целей. Поэтому он столько лет сотрудничал в аппарате ЦК, потом в ВС СССР, в Президентском совете9, и отнюдь не только с единомышленниками. Загадкой здесь можно считать только то, что Яковлев обостренно эмоционально реагирует на последствия такого своего подхода: он страшно обижается на упреки в предательстве, на обвинения противников в заговоре против России, да и просто на проявления враждебности, в коих нет недостатка. Для Яковлева характерна странная неготовность к тем методам борьбы, которые неизбежны в профессиональной политике переходного времени: ведь он сам ждал всю жизнь грядущих перемен, готовил их и теоретически понимал, что они несут озлобление, жестокость и «невегетарианскую» психологию.

 

Меня интересует, Александр Николаевич, как Вы за столь длительное время не сумели адаптироваться к условиям и по-прежнему принимаете все близко к сердцу? Почему?

— Не всегда принимаю. Нет. И иммунитет выработался. Первую пару лет (на этапе листовок, в которых говорилось, что я руководитель жидомасонской ложи и многое другое) чего только не переживал. Это оказалось неожиданным для меня — такое вранье! А сейчас я реагирую на все с известным равнодушием. Я бы с удовольствием вступил в спор, но нет оппонентов. А жаль. Есть элементарные бумагомараки, которые способны лишь навешивать ярлыки. И таких, к сожалению, выплыло на поверхность предостаточно — людей без принципов и морали.

Есть еще Ваша интеллигентность. Вы ведете себя так, как подобает интеллигентному человеку: не повышаете голоса на подчиненных, замечания делаете смущаясь, об этом мне рассказывали еще со времен Вашей работы в ЦК и в Президентском совете, да и теперь. Это правда?

— Да, и, может быть, это недостаток. И чем крупнее какой-то недостаток, тем меньше охота говорить о нем. Когда я понимаю, что та или иная ошибка — от недооценки, сделана второпях, скажем, по недостатку информации, это простительно. А вот когда делается что-то, во что нормальному человеку нельзя поверить, а он говорит, что это случайно, пропадает желание даже разговаривать.

Понимаю. Вам вообще мелочность не свойственна.

— Видимо, надо быть великим, чтобы быть мелочным.

Чтобы понять человека, надо проследить его судьбу. Вы пришли в политику из глубинки. В Вашей биографии детство, юность, учеба и фронт занимают не много места и не дают представления о тех пружинах, которые раскрутили Ваше политическое восхождение. Однако ясно, что честолюбие, стремление выйти в люди было заложено в Вас генетически. И судьба способствовала этому. Ранение сыграло особую роль. Госпиталь не только спас от почти неминуемой гибели — травма заставила о многом задуматься, подтолкнула к поискам нового места в чудом сохраненной жизни. Ваша карьера представляет собой долгий путь к власти. Знающие Вас люди говорят, что Вы никогда не теряли чувства реализма и понимали, что лишены данных, чтобы занять первую строку в иерархии партии. Отдавая себе отчет, что президентом в этой стране академик стать не может, так ведь?.. Или все это только мои предположения? Почему Вы никогда не стремились к первым ролям?

— Боялся. Это не трусость. Ответственность особого рода. Ну а как же людям в глаза смотреть, если провалишься по-настоящему? Потом, вы знаете, первое лицо должно быть беспощадно.

А Вы добрый, мягкий!

— Не добрый я. Мягкотелый... Скажем, ты назначил сам министра обороны, потом понял, что ошибся, а ты с ним многое обсуждал, разговаривал, так сказать, «вась-вась». Даже рюмку выпил. А теперь вон куда тот повернул!

У Вас были ошибки в подборе кадров?

— Безусловно. И не одна. Чикина я назначил. Он-то забыл, конечно. Это самая грубая ошибка, хотя сделана была по рекомендации. Знал его, ему не откажешь в знании газеты, в профессионализме.

Есть люди, которые идут напролом, им это выгодно для их карьерного преуспевания. Может, и он к этой категории относится?

— Может, и так. Представьте себе, Чикин со своим профессионализмом и Лигачев со своим упорным характером могли бы сыграть очень видную роль в демократических преобразованиях страны.

По стилю принятия решений Вы должны быть весьма жестким, что несколько противоречит вашему публичному имиджу мягкого, понимающего человека. Но Вы привыкли играть по правилам, а правила требовали от лидера жесткости.

— Не от вас первой слышу, что произвожу впечатление человека жесткого. Конечно, мне приходится принимать жесткие решения. Во-первых, из-за трудно преодолимого упрямства, хотя я могу преодолевать себя. А во-вторых, уж если я убежден в чем-то, то колебания остаются в стороне.

Как каждому интеллигенту, Вам свойственна нерешительность?

— Мне всегда нужно время. Я начинаю отшучиваться, тянуть...

Это уж я по себе знаю! Как часто Вам приходилось лукавить? И что Вы чувствовали при этом? Или это обычное состояние для политика?

— Обычное это состояние или нет, но лукавил я часто. Знаете, тот период, еще до Канады, был периодом большого лукавства. Скажем, у меня была совершенно отработанная система отношений с любой газетой. Однажды звонит Косыгин: «Александр Николаевич, “Правда” неправильно раскритиковала министра. Поправьте. Я не хочу звонить главному редактору. Сделайте это вы». Соглашаюсь. Газету я не читал, естественно, и этой статьи тоже. Да, говорю, обязательно позвоню. Я знаю, что это единственный способ, чтобы он успокоился и не пошел дальше. Только положил трубку, Полянский звонит: «Александр Николаевич, какая прекрасная статья. Все правильно там об этом министре. Слушай, скажи при случае редактору: молодец, правильно все сделал». Хорошо, говорю, обязательно скажу. Естественно, я редактору не звоню.

А какая сегодня газета самая интересная, с Вашей точки зрения?

— Знаете, я читаю не газеты, а статьи, вернее, авторов, мне интересных.

Вообще газеты не читаете?

— Ну, иногда попадется какой-нибудь номер, где-нибудь в машине, вот и посмотрю.

Ну а телепрограммы Вы тоже редко смотрите?

— Времени нет, других дел много.

Александр Николаевич, Вы действительно великий балагур! Для человека прямолинейного чувство стыда органично его натуре. А для многоликого как это сочетается? Живет ли в тайниках Вашей души чувство вины и за что?

— Знаете, по-моему, Аристотель был прав, когда говорил, что единственное, что отличает человека от всего животного мира, — это сохранившаяся способность краснеть. Это со стыдом, наверное, связано. Краснеешь и перед детьми, и перед внуками, и перед женой. Очень не люблю, когда из «верхов», пытаясь поделиться, начинают мне характеризовать кого-то. В личном плане один министр про другого. Но мне это не интересно!

Вы оцениваете это как игру?

— Несомненно. И мне заранее стыдно, что могут подумать, будто это пошло от меня. Вы заметили, что я очень редко даю персональные характеристики. Вы меня спровоцировали сказать о Лигачеве...

Вы обладаете даром истинного мыслителя, может, Вас и в самом деле надо в тюрьму посадить? Вы правильно заметили, что с подобными идеями Вам здесь не место.

— Чувство неловкости я испытываю и тогда, когда мне говорят плохое о ком-то, к кому я хорошо отношусь. У меня тут же возникает жуткое ощущение стыда, что я не заступился, промолчал.

Вы не хотите пригласить Коротича на телевидение? Он человек творческий, незаурядных способностей, с большой выдумкой. С этим сегодня в Останкине не густо.

— Мне непонятно, почему он 19 августа не прилетел10.

Но Вы же его могли спросить.

— Неудобно как-то.

Не хотели заставлять его врать? Вам было бы стыдно, если бы он начал оправдываться?

— Совершенно верно! Я знаю, что я бы поступил по-другому. Впрочем, я не обвиняю его. Ничуть. Мы всегда встречаемся с ним, как только он появляется в Москве.

Возглавив телевидение, Вы сумели подняться над противоречиями, раздирающими творческие коллективы, и заняли как бы выжидательную позицию. А что на самом деле? Чем для Вас является нынешняя работа?

— Мерило работы — это когда появляется что-то необычное, то, что я считаю необходимым для общества, как для маленького, так и большого.

Александр Николаевич, телевидение, я понимаю, взрывоопасная тема.

— Пугали, что меня уберут, если я централизую рекламу. Централизовал. Не убрали. Телевидение не хуже и не лучше того общества, в котором оно работает. Но это люди, и они несут большую нравственную ответственность. Но в то же время эти люди поставлены в унизительное материальное положение.

А как все это уживается с мафией? Вы сами знаете, что фактов тому предостаточно.

— Кира Владиславовна, когда начинаешь смотреть документы, видишь, что юридически придраться не к чему, а чувствуешь, что тут не все ладно, но сделать ничего невозможно.

Какие бы ни были у Вас противники, а их много, ни один человек не мог Вас уличить или сказать, что Яковлев нечист на руку.

— Этого не было. И, может, это единственное, что обо мне не говорят.

Вы сами мне рассказывали, что на телевидении дарят на день рождения «мерседесы».

— Ну и дарят. Вы знаете, за талантливый труд надо платить. А вообще коллектив нормальный, с большим потенциалом творчества. (Стало грустно до боли. Что изменилось?.. Если почтенный академик должен лукавить, зная, как сегодня живут лучшие перья России. Не до жиру, быть бы живу... не до «мерседесов».)

Вы работали с Горбачевым. Теперь работаете с Ельциным. Где легче достигать взаимопонимания? Я понимаю, что о правящих особах говорить некорректно, но в наше время вседозволенности, наверное, допустимо.

— Знаете, я нормально работал и с тем, и с другим. Ведь развод в первом случае произошел в общем-то по соображениям политики, а не по личным. А что касается работы, сравнивать нельзя. Потому что там работал над докладами, над документами. Общение ежедневное. Сейчас я работаю совершенно по другой части... Ельцин не вмешивается в конкретные дела. Вон, видите, телефон Ельцина.

Он Вам не звонит?

— Нет. И считаю это большим достоинством, а не недостатком. Когда нужно, мы встречаемся.

Ваши оппоненты утверждают, что Вы вывезли во Францию 20 экземпляров книги Олейника «Князь тьмы»11. Книга неприлично выстроена против Горбачева. А ведь Вы в это время работали в его Фонде. Соответствует ли это действительности?

— Книжки этой я до сих пор не читал. Хотя после этого сообщения в печати поинтересовался, и мне обещали достать. Но так и не достали.

Считаю, что Олейнику должно быть стыдно. Он был одним из приближенных Горбачева.

— Мне показалось, что это из-за болезненного состояния, он, видимо, захворал.

Эта болезнь называется предательством.

— Это жутко, жутко!

Наверное, для политических фигур самое страшное, когда политическая смерть наступает раньше физической. Как Вы представляете себе будущее после ухода той плеяды политиков, которые вместе с Вами начали перестройку? Кто Ваши наследники?

— Не могу сказать, личный секрет. Думаю, наступила пора попробовать объединить людей социал-демократической ориентации12. Конечно, меня могут снова упрекнуть в романтизме. Может, это идея романтическая, но, повторяю, общественное сознание к этому готово. Вот это, по крайней мере мне так кажется, я попытаюсь сделать, поскольку не принадлежу ни к одной партии.

У меня «последний бросок» к Яковлеву-человеку. Знаю многих людей, которые должны были испытывать к Вам благодарность. Но увы!.. А Вам знакомо чувство благодарности?

— Мне по душе быть благодарным, но не обязательно высказывать это. Когда ты за что-то кому-то как-то благодарен — ты чувствуешь свою нужность, в тебе еще живут чувства, в том числе совесть и признательность.

Если в человеке отсутствует чувство благодарности, он не может быть счастлив. Потому что благодарность — это элемент счастья. Вы согласны?

— Согласен, это несчастный человек.

 


* * *

 

Конечно, обрываю на незавершенной ноте. Но как может быть дописан портрет действующего политика? Политика — это всегда игра. И всегда неизвестен следующий ход.


Назад
© 2001-2016 АРХИВ АЛЕКСАНДРА Н. ЯКОВЛЕВА Правовая информация