Новая газета, 18–20 августа 2003 г. Беседу вел Б. Батарчук.
— Вы, Александр Николаевич, пессимист?
— В дальнобойном плане — нет, оптимист. Но вообще-то, когда мы в середине 80-х начинали, надежды были более радужные. Большие были надежды.
— Значит, сегодняшнюю ситуацию вы оцениваете как...
— ...откат. Если рассматривать в историческом плане, взлеты и откаты неизбежны. Другое дело — как их использовать. Взлет демократического развития мы использовать не сумели. А откату не сопротивляемся. Сдаемся.
— Как далеко можем откатиться?
— Тоталитарное прошлое не вернется, нет. Зависит это, конечно, прежде всего от нас, но вмешается и международный фактор. Нынче мир, Запад, интеллигенция цивилизованных стран уже не пойдут на оправдание экстремистских действий вроде строительства коммунизма на костях заключенных. Фейхтвангеры уже не приедут.
— Свои Горькие найдутся.
— Вот это — особый разговор. О роли и лице нашей интеллигенции. Продолжим?
— Обязательно. Только сначала — о путче. Мы ведь беседуем в канун очередной годовщины августовского путча 91-го года1. Нам грозит что-то подобное? Хотя бы в «дальнобойной» перспективе?
— Бог с Вами! Какой путч, кому он нужен? Вот вам случай. Один бывший начальник КГБ (или ФСБ — не суть важно) зашел как-то в российский парламент, еще при Ельцине было. Посмотрел, посмотрел в зал: «Почти все наши!» А вы — путч...
— Александр Николаевич, в Вашей книге черной нитью проходит тема КГБ. Вы ввели термин: «диктатура двоевластия»2. Взаимозависимость партии большевистской и партии чекистской как условие существования тоталитарной системы. А сейчас разве нет признаков той же ситуации? В парламенте — «почти все наши»! Даже президент «наш», чего раньше не бывало. Разве не так?
— Не так просто. Что касается «чекистской партии» — она ведь никогда не была оформлена, как вы понимаете. Но самый крепкий союз — не тот, который заключен формально, а тот, который скреплен общностью интересов.
Так вот, сама по себе «чекистская партия» стала, пожалуй, слабее, но гораздо существеннее то, что произошло слияние интересов думской номенклатуры и чиновничества исполнительских структур с сыскными службами. Прежде между ними была стена, КГБ знал все обо всех, но в эту структуру вход был закрыт даже для членов Политбюро. Теперь стена осела. Политикам, чиновникам, всем смертным можно говорить все, что они думают. Нет прежнего страха — и нет прежнего антагонизма элит. А вот властные интересы стали общими.
— Разве в этом не заключена опасность? Разве не опасна вседозволенность спецслужб?
— Скорее — бесконтрольность... Но не меньшую опасность я вижу в другом. Вот читаю в «Литературке» беседу Патрушева с представителями интеллигенции3 — и вижу, что шеф ФСБ высказывается гораздо либеральнее своих собеседников.
Те требуют усилить власть, контроль, а он урезонивает: нет, мол, в демократическом государстве нельзя. Вы подумайте только! Мы при Сталине бежали голосовать, не зная, за кого, аплодировали расстрелам... Мы во всякую муру верили, мы были манкурты!.. И вот я снова слышу: «Пор-р-а навести пор-р-ядок!» И добро бы этого требовали КПРФ и ее филиалы — нет же, писатели, деятели театра.
— Вижу, Александр Николаевич, Вы всерьез обижены на интеллигенцию?
— Включая и себя! По моему убеждению, российские интеллигенты гораздо более эгоистичны, чем «простые люди», очень амбициозны, несговорчивы. Вы говорите: новый переворот, диктатура. А я говорю: неспособность демократов договориться между собой — вот изначальная опасность. Все дело в нас самих, в каждом — такое у меня сейчас умственное направление.
Мы добивались свободы, но оказалось, что она нам не нужна — мы не умеем ею пользоваться. И еще: у нас очень короткая историческая память...
Главные наши проблемы лежат не в политической и не в экономической области, а в психологической.
— Все же вернемся, Александр Николаевич, к главе 17-й вашей книги, к путчу 91-го. Главное ощущение, которое у Вас от него осталось?
— Неожиданность.
— Как? Вы же с весны официально предупреждали (и в книге приводите тексты писем) о готовящемся перевороте! Вы ожидали...
— Да. Но, во-первых, самым неожиданным оказывается то, чего ожидаешь. Во-вторых, я все-таки ожидал не того, что произошло. Не этой глупости. Думал: ну, проведут пленум «в интересах народа...», оформят решением Верховного Совета изменение направления политики. А они — танки! Идиотизм полнейший. Да и то сказать, сами-то путчисты — политические идиоты, один к одному. А вообще, должен сказать: многое в этом путче еще не ясно до конца. Многое.
— Все тайное рано или поздно становится явным.
— Нет, не все.
Назад