Фонд Александра Н. Яковлева

Архив Александра Н. Яковлева

 
ЯРОСЛАВСКОЕ ВОССТАНИЕ. 1918
Красные о подавлении белогвардейского мятежа
Документ №4

Из статьи А.Я. Громова "воспоминания о Ярославском мятеже", опубликованной Ярославским истпартом в сборнике "из истории Ярославского белогвардейского мятежа (6 - 22 июля 1918 года)" (Ярославль, 1922)


ВОСПОМИНАНИЯ О ЯРОСЛАВСКОМ МЯТЕЖЕ

...Утром с 5-го на 6-е июля меня разбудила жена, ввиду болезни и предстоявших ее родов. Это было часа в 4 нового времени. Говорит: «Какая-то стрельба в городе» — «Иди, говорю, узнай». Хотя ей и тяжело было, но она ушла. Скоро вернулась и говорит, что это, говорят, чехо-словаки приехали и прибыли какие-то англичане, так ей передали.

В момент оделся и побежал на станцию Всполье, зная, что там стоит Новгородский отряд кавалерии [и] пехоты. Главная задача узнать, в чем дело. Раньше, хотя и болтали, что вам скоро крышка, адреса ваши собраны, и много говорили по адресу большевиков. Прибежав на станцию Всполье, встретил знакомого унтер-офицера Новгородского полка, познакомившись с ним, благодаря службе моей жены на станции Всполье за буфетом. Спрашиваю: «В чем дело?» Говорит: «Правда, я и сам не знаю... Послали в город разведку узнать, но что донесет разведка, не знаю...» Сказав ему: «Приготовьтесь на случай», сам побежал мимо своей квартиры в Военный Отдел, в то время помещавшийся на Республиканской улице в доме Окерблома, где в настоящее время помещается Дом Союзов. По Власьевской не пришлось дойти до Духовской, и я был вынужден повернуть во двор Вознесенских казарм, прошел двор, через забор — на Даниловскую. Пробегая мимо, я слышал многие разговоры, ведущиеся о свержении Советской власти. «Ну теперь, значит, конец». «Да, конечно, конец», отвечали другие. «Раз чехо-словаки приехали и арестантов выпустили, значит, власти конец». Впрочем, и англичан и немцев упоминали, одним словом, много говорили, как и всегда говорит обыватель. Были слышны выстрелы около Волковского театра и на Октябрьской улице.

Прибежав в военный отдел, даю звонок. Подходит дежурный телефонист, спрашивает: «Кто?» Говорю: «Громов». Он не узнает и не пускает. После долгих доказательств впустил. Спрашиваю: «Где Гарновский Ефим, Сахновский и Бычков?» «Поехали на площадь, там восстание, и Закгейм убит». Услышав, что Закгейм убит, говорю: «Лошадь». Лошадь была готова, кучером — пленный австриец. «Пошел, говорю, на Всполье, по Духовской, на Власьевскую». Выехав на Власьевскую, поехал по Пошехонской. Были выстрелы, но не попали в меня, и, как рассказывают после, кто видел, когда я ехал, то за мной гнался броневик, управляемый начальником уголовного розыска Грековым. После продолжительных скитаний по различным переулкам я добрался до станции Всполье, где и встретил тов. Скудре и несколько еще незнакомых. Они бегали, не зная, что делать. В первую очередь явился я к дежурному по станции и заявил, что я с данной минуты комендант станции Всполье и все мои распоряжения должны выполняться без всякого прекословия. Далее бегу к Новгородскому полку, и также бежит Скудре. Договариваюсь рассыпать цепь от Рождественской по Городскому валу и до Угличской, и фланг завернуть к деревне Мордвиновка. Таким образом, чтобы закрыть Угличский проезд и чтобы бараки остались защищенными и были бы целы, ибо я знал, [что] за них будет борьба. Цепь готова... Иду в телеграф, где и была моя штаб-квартира до занятия нами города. Выстрелов не слышно, да и слышать не приходилось, да и не было времени, чтобы слушать выстрелы. Когда я обошел, я удивился, сидит один телеграфист Александров с Ярославской Большой Мануфактуры, о котором нужно упомянуть, что он работал в течение 4-х дней и ночей без всякой смены на 6-ти аппаратах. Спрашиваю: «Где же еще [люди]?» — «Разбежались, а некоторые совсем не пришли». К моему великому в то время счастью, осталась и спаслась каким-то образом дежурная телефонистка на Центральной станции при Всполье. Позвонив, прошу дать станцию Ярославль. Получаю ответ: «Дежурная станции Ярославль. Откуда говорят?» — «Всполье», отвечаю. «А кто у телефона», спрашивает. Говорю: «Комендант». Она говорит: «Что угодно». «Дайте мне дежурную комнату железнодорожной милиции». Говорит, что на всей станции ни одного человека не только милиции, но и служащих, кроме ее одной, дежурной, оставшейся на своем посту при Центральной, и даже она собирается убежать. На мой вопрос: «Зачем?» Говорит, что боится. «Чего боитесь?» Говорит, приходил какой-то отряд и увел железнодорожников, некоторые сами охотно ушли, а некоторых увели силой. Успокаиваю: «Барышня, оставайтесь, я сию минутку вышлю кавалеристов занять станцию Ярославль». «А кто вы, красный или белый?»... Говорю «Красный» — «Нет, нет, уйду, потому что вам не удержаться и не устоять». «Ерунда, барышня, подождите кавалеристов». «Ну хорошо, соглашаюсь». Шлю 12 кавалеристов занять станцию Ярославль. Кавалеристы отправились. Вызываю один паровоз из депо; до прибытия паровоза разгружаю 14 3-дюймовых орудий, случайно задержанных на площадках, идущих на помощь для подавления Колчака на Казань. Разгрузив с платформ, поставили на площадке около товарных вагонов, быстро принесли солдаты снаряды из бараков, но, к сожалению, не оказалось артиллеристов. Паровоз готов. Командируем матроса, охранявшего в то время депо, с запиской в Рыбинский Совет. Слова записки гласили следующее: «В Ярославле восстание, шлите отряды, по возможности артиллеристов». На паровозе с запиской отправился матрос в Рыбинск, и через 3 часа с тем же паровозом прибывают 200 латышских стрелков и артиллеристов на помощь имевшимся у нас воинским частям. В течение этого времени до прибытия артиллеристов и стрелков из Рыбинска прибыло несколько человек из города, каким-то чудом пробравшихся через цепи белых. Всем была дана задача, например, тов. Флоренскому, [он] помнит, наверное: «Взять пилу, винтовку и порезать на той и другой Угличской телеграфные столбы, создать баррикады, чтобы не мог броневик спалить бараки, которые представляли из себя в то время большую ценность, набитые хлебом, сотни вагонов сахару, консервов и разного ценного имущества, в том числе и артиллерийского. Тов. Флоренский пошел выполнять, что ему было поручено, но через несколько минут бежит ко мне и говорит: «Что ты мне дал за винтовку, новая, а не стреляет». Видимо, т. Флоренский при исполнении приказания столкнулся с белыми и хотел выстрелить, но винтовка дала осечку, поэтому он прибежал, недовольный мною. Вопрос быстро урегулировался, я довернул ему штыком боек ударника, и винтовка пошла в ход. Пробежал слух, что 1-й Советский полк в Кадетском корпусе держит нейтральную позицию. Некоторые говорят, что он восстал. Бегу в телеграф. Звоню на станцию Ярославль. Даю приказание кавалеристам, чтобы один немедленно доехал до Кадетского корпуса и разведал, в чем дело. Через несколько времени кавалерист доносит, что полк на нашей стороне. Про 2-й полк мы уже знали, что он разоружен в доме Лопатина. Начинают белые стрелять из орудий. Бьют по Кадетскому корпусу. Посылают и нам несколько снарядов. Мы отвечаем шрапнелью. Сорганизовался штаб в 6-м парке, в вагоне, в который вошли Скудре и два писаря из округа; помню фамилию одного — тов. Андреев. Меня в штаб не ввели, потому что я не был в то время членом Губисполкома. Штаб занялся придумывать, как им устроить крепче позицию. Узнаю, бегу к ним в вагон, говорю, что вы занялись не делом, это не позиционная война, а баррикадная. Дал телеграмму всем, всем: «В Ярославле восстание, шлите отряды». Отряды начинают прибывать, как-то: из Твери, Костромы, Кинешмы, Иваново-Вознесенска и много других. Мною было сделано предложение штабу: каждому члену взять по отряду и вести, так как прибывшие не знают расположения города. Мое предложение было отвергнуто. Отряды двинулись одни со своими командирами. Стали чаще поступать пленные с Георгиевскими лентами на груди. Помню, как были приведены два рабочих со спичечной фабрики. На наш вопрос: «Почему вы пошли?» они ответили, что им платят по 600 рублей в день и 2 фунта белого хлеба. Первый день был для нас удачным, так как к этому времени прибыла интернациональная рота 1-го Советского полка, Железный отряд Коммунистической партии Ярославской Большой Мануфактуры и отряд левых эсеров, сражавшийся вместе с нами на одном посту и, может быть, не знавший, что в то время происходило восстание в Москве, устроенное их партией.

Через несколько времени из Рыбинска пришла телеграмма: просят вернуть их стрелков. В Рыбинске восстание. Пошехонье идет на помощь Рыбинску. В Пошехоньи восстание. Так что это восстание нельзя считать случайным фактом, оно было организовано и имело связь с наступлением Колчака на Казань. Занять город Ярославль было необходимо, он представлял тогда более, чем когда-либо, стратегический пункт, как-то: Волга и узловая станция. Отряд коммунистов занял правый фланг, то есть от Которосли, Никольские казармы охранялись исключительно коммунистическим отрядом Ярославской Большой Мануфактуры. Одним словом, первый день прошел очень суетливо. Получались различные сведения через пленных, которые говорили с прикрасами и искажениями, боясь расстрела, но один факт надо отметить потому, что его подтвердили тогда, когда вошли в город. Это о геройской смерти любимого издателя «Окопной Правды» тов. Нахимсона, который не успел уехать на 5-й Всероссийский Съезд: его взяли сонного из гостинницы «Бристоль» и отвели в первую часть милиции, вывели во двор и сказали, что его расстреляют. Палачом, конечно, был капитан, фамилию которого за давним временем забыл, наверное, в ГПУ известно. Тов. Нахимсон, прежде чем отдать жизнь, попросил разрешения снять с себя пиджак. Снявши его, бросил в лицо палачу со словами: «Стреляйте, я умираю, но идея не умрет», и он упал. Конечно, очевидцы могут более подробно рассказать, которые были в городе, в особенности из бывших милиционеров, которые принимали участие вместе с белыми.

Вечером доносил оперативную сводку в Штаб Московского Военного Округа. Ночь прошла в перестрелке. Остановлю ваше внимание между первым и вторым днем лишь для того, чтобы дать понять, как это случилось, что белые остались с разбитыми орудиями. До прибытия офицеров из Калуги, которые принимали горячее участие в мятеже, на кладбище ночью устраивались собрания, где принимала горячее участие администрация Артсклада. В ее задачу входило следующее: обезоружить караул, забрать пулеметы и орудия по числу необходимости, и лошадей для перевозки и устройства позиций для пулеметов, а остальные — попортить, у некоторых отняв замки и прицелы, набросать песку в дула орудий и тому подобное.

И в ночь, когда произошло восстание, они очевидно растерялись и забрали попорченные, а хорошие оставили нам, за что им, по теперешнему курсу, миллион благодарностей. Мы из оставленных так крепко поливали, что они только ахали и удивлялись.

Второй день... Дежурю... Батарея требует снарядов, стрелки — патрон... Летят распоряжения в Ростов, в Рыбинск, из складов шлю вагон за вагоном, и в окончательном подсчете Ярославль имел честь скушать 75.000 снарядов за 16 дней. Далее... Прибывает полк китайцев, из Москвы приезжает Дмитрий Гарновский и тов. Будкин. Сразу с поезда полк направляется сменить уставших. Китайцы дерутся отважно, так что в подсчете из них остались в живых только 25%.

В 12 часов приходит ко мне солдат 210-го полка, заявляя, что он убежал от белых, просит винтовку, чтобы вступить в ряды и охранять наши позиции. Обращаюсь к нему с просьбой: «Товарищ, сходи на квартиру, узнай, в чем дело, и как и что с женой». Пишу записку жене: «Я здесь на Всполье, пришли папирос». Он ушел. В это время приводят жену прапорщика, который участвовал у белых. Этот случай необходимо отметить лишь потому, что женщина, наверное, минуты две как только что родила, ребенок невымыт и неодет, как родился. Я запротестовал и не дал расстреливать со словами: «Я кончаю работу, если у нас будут так поступать с женщинами. Виновата ли она, что муж ушел или его мобилизовали». Протест мой имел вес, и солдаты со мной согласились. Я отдал свою порцию консервов и хлеб, и женщина отправилась, но на измученных глазах видна была необъятная радость, в лагерь Ярославских беженцев, который располагался вдоль насыпи железной дороги на поле около Ярославской Большой Мануфактуры.

Посланец вернулся, принес папирос, жену не видел, там акушерка. Я понял, в чем дело, и обрадовался. Спустя несколько минут нами было устроено наступление. По Угличской улице, поддерживаемые артиллерией, стоявшей у Леонтьевского кладбища, наступающей цепью дошли примерно до Сенной площади. Цепи засыпаны были пулеметным огнем поставленных на чердаках пулеметов. Потери большие... И к моему великому несчастью, рядом с моим домом, где была квартира, в трактире, угол Сенной площади и Пошехонской улицы, был поставлен пулемет. Приказал сбить этот пулемет. Исполнили... Дом загорелся, загорелся и мой, то есть где была квартира. Загорелась первая моя квартира, и после выяснилось: жену перенесли в другой дом через дорогу... родился сын... горит и этот дом... потолок валится... акушерка бежит, оставляя жену и ребенка, а также и мать жены уходит. Жена без памяти выползает, и сын, лежа на столе, горит.

Увидав с наблюдательного пункта, что мой дом совсем сгорел, откровенно скажу, отчаялся, и не только потому, что заставляло предположение о сгоревшей семье, нет... Главная причина была такова. Наш Штаб позвонил по телефону, говорит: «Приготовь паровоз и вагоны». На мой вопрос: «Зачем?» Ответ: «На случай». — На случай отступить к Рыбинску, солдаты узнают, бегут с позиций. Странно, почему не бежать?.. Штаб отступает, следовательно им оставаться опасно, да и зачем оставаться одним?.. Отряд, по моей настойчивости, был направлен на 11-ую версту, чтобы не дать взорвать железнодорожный мост через реку Волгу и заградить последний путь отступления белых на Тутаев, как по шоссе, а равно также и по реке Волге, не без опасности для белых, так как цель моя была — закупорить кругом, шоссе на Москву держит 1-й Советский полк. Отправлена батарея на Тугову Гору, через Угличскую — цепь до 11-й версты, Волгу и Тутаевское шоссе. Наша позиция была такова: правый фланг от казарм Нахимсона по Рождественской улице, по Петровской и Мышкинской, через огороды, так что деревня Мордвиновка была в наших руках, что обеспечивало опасность захода белых в наш тыл.

Как сказал выше, паника разыгралась, солдаты бегут к Штабу, бросают позиции, отряд на 11-й версте просит смены и вагоны под раненых, подводы для патронов, они подбиваются с Владимирской колокольни. Пулеметы разбивают тендер, вода бежит, надо отправить в депо Ярославль... мастерские не работают... каждый паровоз — на вес золота, вот почему я и отчаялся.

Позиции оставлены, белые продвигаются, кроме правого фланга, у казарм Нахимсона, охранявшихся вышеуказанным отрядом коммунистов, и левого фланга геройским отрядом у моста на 11-й версте. Бегу в Штаб... Встречаю тов. Будкина у пассажирской станции, говорю, что я брошу все. Он говорит: «Громов, не смей, от тебя ждет и требует революция». Отчаянность прошла... Прибегаю в Штаб... Не успел закрыть за собою двери, кричу: «Что вы делаете? Я требую от вас именем революции пойти уговорить солдат, которые продолжают отступать. Паровоза я вам не дам и вагонов также». Командир Иванов Новгородского полка понял выражение расстроенного лица, вышел, смитинговал солдатам. Солдаты отправились с командирами и заняли старые позиции.

Ночь — обычно без сна... Перестрелка... Смена уставших... Подача патрон и снарядов... Уборка раненых обычным темпом...

Утро... Третий день... Прибывают броневые площадки. Требуют, где стрелять и куда стрелять. Одну отправляю на 11-ю версту, чтобы до конца довести спасение моста через реку Волгу от взрыва. Вторую площадку ставлю на реке Которосли, не доходя до моста. Вся артиллерия работает, как легкая, так и тяжелая, то есть с площадок — морские дальнобойные орудия. И такая поднялась канонада, что за все время пребывания на фронте в русско-германскую войну я такой кононады не слыхал. Белые испугались, не предполагая, что к нам приходит поддержка. Это верно...

К вечеру пришли броневики, то есть два броневых автомобиля... Выгрузили... Благодаря энергии железнодорожного мастера и некоторой администрации, как-то: комиссара 4-го участка...

К моему Штабу прибыло около трехсот железнодорожников, которые просились погрузиться со своими пожитками и отправиться до некоторых станций, чтобы сохранить от пожара, боясь контрогня белых. Требование удостоверений для прохода через цепь — тоже за своими пожитками, но был случай, который я не могу обойти молчанием, могут подтвердить железнодорожники, что выдаваемые мною удостоверения Штабом белых покупались по 5.000 рублей. Цель закупки такова: во-первых — узнать, кто такой Громов, а во вторых — пройти для шпионажа.

Потребовались карты плана города Ярославля для прибывающих отрядов, которые не знали расположения города и не могли пойти на смену, так как ночное предполагаемое наступление сорвалось. Приказываю комиссару 4-го участка службы пути начертить карту. В течение 12-ти часов карта готова. Везут в Москву, отпечатывают несколько экземпляров, и следующее наступление уже было по карте.

Ночь... Канонада стихла... Я не сплю и третью ночь... Утром, чтобы показать, что у нас сила прибывает, а не убывает, даю распоряжение стрелять всем батареям, отдаю приказание также и на Туговую гору, чтобы ни один удиравший пароход не был оставлен необстрелянным. Штаб приказание отменяет. «Прекратить стрельбу», и соглашаются на собрании пустить броневые автомобили, наивно думая, что белые отступят и разоружатся, увидя броневики. Стрельба прекращается. В это время Штаб белых, чувствуя под собой силу и будучи уверен, что у нас войска уменьшились, после прекращения стрельбы отдает распоряжение по всему фронту наступать.

Правый фланг сильнее, чем остальные, напирает на 11-ю версту: во-первых — хочет освободить свободный проход, как по Волге, так и по шоссе на Тутаев. Наш Штаб занялся переговорами. Белые после испуга нашей артиллерией заявляют, что, если будете стрелять артиллерийским огнем, за каждый выстрел будет расстреляно 10 человек ваших пленных, которые находились посреди Волги на барже. Им отвечают, что за каждого человека будет снесено в щепки десять домов, и предлагают очистить город от населения.

Во время этого переговора Перхуров под шумок удрал, с одной стороны прикрытый наступлением, с другой — переговорами. Проскочив по Волге, уговорив наших и своих, забрав 41/2 миллиона руб. из банка, где располагался Штаб белых. На вопрос штабников: «Зачем это вам, ваше высокоблагородие?» — «Поеду создавать в тыл красных, армию имени генерала Алексеева, какой и наша именуется».

11-я верста дерется крепче всех. Раненых просят подобрать. Работы много. Прибыло 3 орудия 9-дюймовых... сгрузили... поставили... стрелять, не стреляли, жалея разбивать город. Погрузили обратно... Беженцев собирается все более... Горит спичечная фабрика, угрожает Всполью и всем баракам, а также и моей штаб-квартире, то есть телеграфу. В спичечной фабрике много находилось взрывчатых веществ. Я решил уснуть, но пожар не дал мне возможности. Чтобы не создавать в армии паники, успокоил, как телеграф, так и солдат. Пожар утих, и туда, где хранились взрывчатые вещества, огонь не проник, к нашему счастью.

Перестрелка... После окончания пожара, наконец, свалился... Не спавши, пробыл трои сутки и 20 часов, и спал ровно 18 часов. Встал, около меня разные пузырьки с валерьянками и т.п. Приехал и второй командующий Гузарский на смену мне, о первом я забыл упомянуть, был тов. Нейман. Беженцев собирается тысяча. Переговорив по телефону с Ревкомом о предоставлении квартир, настоял, чтобы убрали изнемогающую без пищи и от ненастной погоды бежавшую публику и весь расположенный лагерь. Пошел к ним и поручил солдату, которого я видел когда-то в Совете, переписать по 30 человек в вагон... Он устроил... Беженцы были отправлены под покровительство тов. Флоренского и размещены по трактирам, гостиницам и квартирам за Которослью. Солдат, которому я поручил, он и сейчас в Ярославле, бывший агент Губчека, тов. Зайцев.

Ночь. Перестрелка... Город горит... Опять просят снарядов, патронов, уборку раненых... Все это может добавить и подтвердить тов. Петровичев, бывший член Контрольной Комиссии Ярославской организации Р.К.П. Б-ов. За два дня до прибытия тов. Гузарского, когда велось сильное наступление на мост, чтобы его взорвать, мне передает 11-я верста: «Давайте помощь, или мы отступим, и 11-ть вагонов под раненых». Говорю по телефону: «Сейчас». Бегу в штаб и требую посылки площадки на 11-ю версту. Сам звоню на разъезд Хожаево, где стоял броневой поезд. Отвечают: «Командир на станции Ярославль, говорит по прямому проводу с Москвой». Звоню на станцию Ярославль, вызываю командира, он быстро едет с площадкой и прибывает на станцию Всполье. В ожидании той площадки мне пришлось неоднократно, чтобы успокоить истекающих кровью на 11-й версте кинешемцев, словами, что через десять минут будет у нас площадка, а также и вагоны под раненых. Но когда прибыла площадка, в штабе устроили заседание, посылать ее или нет и через сколько времени посылать, это, конечно, портило дело не только в Ярославле во время боя, но и везде. Такие заседания, когда каждая не только минута, а даже секунда дорога, губят работу. 11-я верста звонит: «Мы отступаем». Говорю: «Подождите. Сейчас бегу в штаб». Штаб приблизительно от меня был около версты расстояния. Вбегаю, как и всегда, не успев закрыть двери вагона, кричу: «Вы что делаете? Хотите, чтобы мост был взорван и прорван фронт на нашем левом фланге, чтобы была открыта дорога на Тутаев и чтобы нам зашли в тыл?.. Требую от имени революции послать немедленно площадку без всяких заседаний, или иначе я буду жаловаться по прямому проводу тов. Троцкому». Штаб заседание срывает. Площадка летит... В [мое] отсутствие в телеграф позвонили, что левый фланг отступил. Предлагают мне взять все командование такими словами: «Бери на себя и командуй». «На себя беру», говорю. «Подвиньте ваш вагон ближе к телеграфу». Убегаю... Справляюсь по телефону, что делается на 11-й версте. Отвечают: «С прибытием площадки снова занята оставленная позиция». Это также может подтвердить тов. Петровичев. И знаете, как я говорил, только мог шептать, а другие говорили мои слова. Я совсем надорвался, кровь из горла лилась еще чаще, и не только в штабе, но уже после ликвидации часто на заседаниях Ревкома мне приходилось просить разрешения, чтобы оставить собрание, ибо кровь подходила к горлу, и этот факт могут подтвердить члены Ревкома, как-то: тов. Пожаров, Бабич, Бушуев278, Корольков и т.п. Может подтвердить тов. Петровичев, что благодаря упорной борьбе и настойчивости удалось спасти мост через Волгу, что отмечено в Известиях Центрального И.К. 1918 года, 22 августа.

Теперь вернусь к приезду тов. Гузарского. Прибыл довольно энергичный поручик... На второй день поехал на площадке к железнодорожному мосту. Железнодорожники саботируют, то есть они были на стороне белых... Площадка при крушении валится под откос. Это устроено специально железнодорожной организацией под предводительством меньшевиков. Скоро вырывают попавших под площадку, в том числе и командующего Гузарского. Кому раздавило бок, руки, ноги.

Даю распоряжение железнодорожному мастеру поднять. Посылаю другую площадку, и другая, благодаря непереведенной стрелке, тоже падает. Произвели арест. Белые торжествуют. Вот главные факты, которые необходимо подчеркнуть в своем воспоминании.

Остановлю ваше внимание на некоторых случаях, которых я не хотел описывать в настоящем воспоминании, но, подумав немного, все-таки решил.

Прибытие Гекера. Где в настоящее время Гекер, не знаю... Но под Кронштадтом я снова видел его, как я, так и он участвовали в подавлении Кронштадтского мятежа... Но вот почему я вспомнил его, это, кажется, необходимо отметить. Я получаю из Москвы, что едет из Вологды Гекер на помощь уставшим отрядам в бою с белыми в Ярославле и, зная, что путь порван около станции Путятино и за Тверицами, хотел переговорить с Даниловом, но мне откуда-то отвечают: «Как дела, большевики?..» Я дал приказание на 11-ю версту. Порвать все провода телеграфные и телефонные, чтобы не было связи между белыми и железнодорожниками 11-й версты. У меня сложилась мысль, что Гекер может попасть впросак и погибнет весь поезд. По прямому проводу говорю Москве, чтобы последняя передала через Петроград в Вологду предупреждение Гекеру. Это предупреждение догнало его около Данилова, и он чуть ли не от Данилова шел пешим порядком. А работа его видна. Каждый может узнать, если он по бульвару выйдет на набережную и посмотрит на Тверицы.

Немного упомяну про наши разбитые броневики своей площадкой. Когда прибыли два броневика, я поехал указывать путь и расположение города. Следовали по Рождественской и по Пошехонской улицам. Даже я сам не узнавал улиц, так как они все были завалены сгоревшим кирпичом. Выехали на Цыганскую, где нас сильно обстреляли, но вернулись скоро после этого. Броневики отправились одни. Один застрял, к нему подошел второй на помощь и взял на буксир, но площадка, наблюдая, думала, что подошел броневик белых, рванула и попала броневику, который спасал, и команда в числе 11-ти человек была убита, а также сильно пострадал броневик. Белые, забрав оба броневика, играли победу, и даже отдали об этом в приказе, для поддержания духа среди белой армии.

Вошли в город... Потянулась вереница пленных, забирали всех: женщин и всех, кто оставался в городе. Собралось несколько тысяч... Охраны не было. Пришлось окружить кавалеристами, так как пехота была вся в городе. Был произведен обыск в толпе. Прошел слух, что если у кого более одной тысячи найдут, то расстреляют. И что вы думаете?.. Столько нарвали втихомолку денег, что едва сторожа сумели подмести, а также бросали золотые монеты, кольца ножи, бритвы...

Командир 1-го Советского полка Иванов по вспышке Ярославского мятежа оставил свой полк на произвол судьбы. После сыграл роль героя и отправился чуть ли не первый в город. Одним словом, отправились все, кроме меня. Когда провели забранных в Волковском театре 55 чел., начиная с прапорщика и кончая генералом, по суду приговорили расстрелять, один только был из них матрос Ермаков, о котором я уже упоминал. У них отобрали деньги, набранные из несгораемых шкафов всех учреждений, а также и[з] банка, где помещался штаб белых. Меня позвал Гузарский: «Дай мне паровоз?» Я увидел много шапок с отобранными деньгами. Попросил разрешения получить несколько рублей для покупки белья. Откровенно признаюсь, обовшивел. Он мне сказал: «Пиши рапорт». Написав, получил 600 рублей. Паровоз подан, и Гузарский с Барковской удрал. Все из штаба уехали в город. Я один остался ликвидировать. Много пришлось терпеть от солдат, которые после награбления разных вещей рвались домой. После, встретив жену, спросил, как было дело; она рассказала, что и писал раньше.

И вот в заключение скажу, когда прочитал газету «Накануне», издаваемую в Берлине, и там фигурирует Дюшен, бывший офицер Понтонного баталиона города Ярославля, с которым неоднократно вступал в спор в Совете Рабочих и Солдатских Депутатов, и я удивляюсь, что до сего времени этот господин Дюшен старается быть и окрасить себя революционером. Не тебя ли, господин Дюшен, ровно 4 года проклинают вдовы, оставшиеся после убитых мужей, детей, потерявшие отцов, матери — сыновей, и не только живые, но и те дети, которые ровно 4 года лежат под развалинами города Ярославля? А их много. Многие их могилы разрушены в настоящее время, и редко может быть, где вышла наружу их сгоревшая кость, где оставшиеся в живых рабочие вскопали свои огороды.

И не только проклинают те дети, которые лежат под развалинами сгоревших домов, но и сами развалины проклинают тебя.

Да, впрочем, тебе-то что?.. Пусть проклинают...

А. ГРОМОВ

Опубликовано: Громов А. Воспоминания о Ярославском мятеже // Из истории Ярославского белогвардейского мятежа (6—22 июля 1918 года) / Сб. 2-й. Ярославль, 1922. С. 26—35.


Назад
© 2001-2016 АРХИВ АЛЕКСАНДРА Н. ЯКОВЛЕВА Правовая информация