Альманах Россия XX век

Архив Александра Н. Яковлева

СТАЛИН УМЕР!
Из надзорных производств Прокуратуры и Верховного суда СССР по делам об антисоветской агитации и пропаганде

Публикуемые документы рассказывают о тайных страницах «всенародного прощания с Вождем». За несколько дней до официального сообщения слухи о его болезни и смерти распространились по стране и стоили поломанной жизни немалому количеству людей – всем, кто, по сведениям тайной полиции, отреагировал на «трагедию века» не так или не совсем так, как предписывала официальная пропаганда. Радоваться было нельзя. В автобиографической повести А.Д. Синявского «Спокойной ночи», написанной уже в эмиграции, в Париже в 1983 г., описан эпизод встречи с другом в день первого сообщения о болезни Сталина. Друзья заперлись на ключ, обнялись, поцеловались и молча разошлись1. Но и огорчаться тоже следовало с осторожностью – не дай бог, скажешь что-нибудь не то. Священную фигуру почившего вождя народов могли оскорбить не только боязливая радость или вслух высказанная надежда на улучшение жизни, но даже простые и искренние оговорки.

Величественная картина народного прощания с генералиссимусом, созданная официальной пропагандой весной 1953 г., так и не вошла в коммунистические учебники истории. Осталась народная молва и смутные воспоминания о том, что множество людей восприняли смерть Сталина как личную драму. Этот «народный сталинизм» опирался на то, что, как писал впоследствии в жалобе один из осужденных при Хрущеве за «антисоветский сталинизм», «вся сознательная жизнь у меня проходила тогда, когда Первым секретарем ЦК был Сталин. Все достижения в мирное и военное время, художественные произведения, идеологическое воспитание были связаны с именем Сталина. Позволю себе сказать, что так было не со мной одним. Когда Сталин умер, я видел слезы на глазах многих людей. Причем слезы не показные, а идущие от чистого сердца»2.

Люди боялись смутных времен, боялись, что без великого руководителя страна станет «жертвой империалистов и поджигателей войны». Но беспокоили и гораздо более земные тревоги. Как бы не передрались между собой преемники Сталина, как бы не вылилась возня в Кремле в новые политические чистки и борьбу с крамолой. Многие люди, особенно москвичи, долгие годы помнили о тех тревожных мартовских днях и иногда рассказывали о том, что происходило в Москве, друзьям и знакомым. Но писать о похоронах Сталина, точнее говоря, публиковать написанное на эту тему было категорически запрещено.

Воспоминания о тех днях стали публиковать только в последние годы3. Главное, что вспоминают, – охватившую всех тревогу, потребность выразить каким-то образом особый трагизм момента и, наконец, все ту же толчею, неразбериху, столпотворение, жертвы, сопровождавшие прощание со Сталиным.

(Распространять слухи об этом событии было опасно. А.А. Цивилев, например, поплатился за то, что 9 марта иронически описал прощание с вождем своим собеседникам: «Когда гроб с телом был установлен в Колонном зале Дома Союзов, всем хотелось посмотреть, после этой толкучки собрали 2 машины галош и повезли продавать»4. Реабилитирован А.А. Цивилев был лишь в феврале 1955 г.)

Конечно, было бы соблазнительно увидеть в мартовских событиях некий особый смысл – кровавое прощание Сталина с народом, что-то вроде сакраментального «мертвый хватает живых». На деле ничего, кроме растерянности властей и обычной российской безалаберности, за происшедшим во время прощания с телом диктатора не было. А главное, уже безо всякой символики и патетики, можно утверждать, что вождь народов даже смертью своей сумел спровоцировать репрессии – незначительные на фоне миллионных жертв, уже принесенных во «благо социалистического строительства», но зато ставшие связующим звеном между старым и новым, послесталинским, временем.

Люди, репрессированные за «враждебные высказывания» после смерти Сталина, – главные герои этой главы. Они вслух, как правило по неосторожности, забыв о «технике безопасности», которую следует соблюдать жителям страны с суровым полицейским режимом, высказали мысль трезвую и простонародную: «Собаке собачья смерть», не утруждая себя сложным интеллигентским анализом о плюсах и минусах уходившей эпохи. Но при знакомстве с публикуемыми документами важно прежде всего избежать соблазна «антимифа». Мол, раньше считалось, что смерть Сталина вызвала всеобщую скорбь, а на самом деле документы свидетельствуют о повсеместной радости и презрении к преступному покойнику.

К сожалению, ничего подобного! Это становится ясным даже при беглом знакомстве с помещенными в этой главе текстами. Некоторые настороженные обыватели, ставшие свидетелями «антисоветской агитации и пропаганды», воспринимали реальность в религиозно-сакральном ключе, а отрицательное отношение к Сталину было для них великим святотатством. Иным казалось неприличным даже через несколько дней после похорон отмечать дни рождения, пить водку, смеяться и приставать к девушкам. Столь откровенное политическое ханжество, кончавшееся доносом на «преступившего», было явлением гораздо более массовым, чем грубость в адрес умершего. Практически все наши герои – одиночки, которые противостоят «коллективу» верноподданных, для молчаливого большинства они – отщепенцы, изгои, враги, на которых нужно донести и которых следует наказать.

То, что было завуалировано и скрыто во взрослой среде – доносить все-таки считалось неприличным, хотя и поощряемым властями занятием, в открытом виде проступило в среде подростков. Восемнадцатилетняя ученица 7-го класса львовской школы (Западная Украина) Лариса Огоринская, осмелившаяся сказать во время траурного митинга: «Туда ему и дорога!» – была немедленно избита своими же товарищами по учебе и по детскому дому (см. документ № 10). Власть расправилась с ней куда более жестоко, чем верноподданные молодые хулиганы: за одну–единственную фразу Огоринскую спустя три недели после происшедшего приговорили к 10 годам лишения свободы. К счастью для Ларисы, начинались новые времена и новые веяния – 17 июня 1953 г. на волне начинавшегося популистского «восстановления справедливости», которое в России всегда сопутствует смене власти, Огоринская была реабилитирована. (Похожая судьба в середине 60-х гг. была у некоторых критиков Хрущева. Нападки на свергнутого лидера уже нельзя было считать преступлением, ведь и партия пришла к такому же выводу, поэтому некоторых хулителей Хрущева выпустили на свободу или не стали доводить до суда их уголовные дела. Преступлением теперь следовало считать положительные отзывы о Хрущеве.)

Антисталинские высказывания 1953 г. представляют весь спектр народного инакомыслия 1950-х гг. – от фольклорных, освященных традицией легенд о выпавших изо рта тирана после смерти «собачьих зубах», до вполне интеллигентных размышлений о будущем составе руководства, от воспоминаний о казавшейся теперь «сладкой» доколхозной жизни до вульгарной антисемитской ругани по поводу народных страданий при Сталине.

 

В.А. Козлов, С.В. Мироненко, О.В. Эдельман.

Государственный архив Российской Федерации подготовил книгу – Крамола: инакомыслие в СССР при Хрущеве и Брежневе. 1953 – 1982 гг. Рассекреченные документы Верховного суда и Прокуратуры СССР/ Под редакцией В.А. Козлова и С.В. Мироненко. При участии Э.Ю. Завадской и О.В. Эдельман.

© 2001-2016 АРХИВ АЛЕКСАНДРА Н. ЯКОВЛЕВА Правовая информация