Фонд Александра Н. Яковлева

Архив Александра Н. Яковлева

 
АЛЕКСАНДР ЯКОВЛЕВ. ИЗБРАННЫЕ ИНТЕРВЬЮ: 1992–2005
1994–1999 годы [Документы №№ 25–72]
Документ № 69

Не подступиться!


Коммерсант, 11 декабря 1998 г. Беседу вел В. Дранников.

 

Сегодня Александру Солженицыну исполняется 80 лет. Власть наша его страшно не любила. Даже сегодня, много лет спустя, ее бывшие представители не очень-то хотят говорить о писателе. Бывший генерал КГБ Филипп Бобков, человек, принимавший непосредственное участие в высылке Солженицына, на просьбу рассказать, как это происходило, долго думал, а потом ответил с раздражением: «Лет через двадцать». Мы отложили интервью. Бывший президент СССР Михаил Горбачев также не пожелал возвращаться в те годы. И только бывший член Политбюро АЛЕКСАНДР ЯКОВЛЕВ с удовольствием ответил на вопросы корреспондента «Ъ».

 

Александр Николаевич, когда впервые Вы услышали фамилию Солженицын?

— Задолго до того, как это имя узнала вся страна. Я работал тогда заведующим сектором радио и телевидения Отдела пропаганды ЦК1. И вот однажды врывается ко мне мой приятель, завсектором литературы2 — был в ЦК и такой, — и кладет на стол маленькую книжонку издания КГБ: «Обязательно прочти. Это — новый Достоевский

Что значит издание КГБ?

— Лубянка специально для ЦК выпускала то, что казалось ей чрезвычайно сомнительным. Малюсенькие такие книжки, размером с пачку сигарет, и жутко толстые. Они очень любили такой формат, полуподпольный. Я потом и «В круге первом», и «Раковый корпус» читал как раз в этой серии. И вообще, если появлялась на Старой площади сигаретная литература — значит, что-то стоящее. «Один день Ивана Денисовича» я прочитал на одном дыхании. Солженицын? Кто такой? Узнаю: пришел к Твардовскому в «Новый мир» никому не ведомый учитель физики из Рязани, Александр Трифонович за ночь проглотил рукопись и уже утром был у помощника Хрущева — Лебедева. А уж тот то ли через Аджубея, то ли через Раду Никитичну уговорил генерального прослушать повесть. Хрущев сам не очень любил листать страницы, вот ему Нина Петровна, супруга его, и прочла рукопись Солженицына. Говорят, порой он даже плакал. А прослушав, сказал: «Очень даже нужная вещь. О злодействах Сталина партия сейчас много говорит, но вот человек сам прошел через ад, ему народ больше поверит». И приказал распечатать для членов Политбюро.

На Политбюро была жуткая драка. Самые ревностные блюстители идеологической чистоты Суслов и Шелепин были категорически против публикации. Хитрый Хрущев сидел, слушал, молчал, а когда все высказались, только и спросил: «Ну а издавать-то когда будем?»

Потом была слава, выдвижение на Ленинскую премию3, главная газета «Правда» печатает «Матренин двор» и «Случай на станции Кочетовка», — и вдруг оглушительная травля. В чем дело?

— Дуреть стала власть. На глазах скукоживался ее интеллектуальный потенциал. Уж на что тираном был Сталин, но и тот отлично понимал: маневрировать надо. И того похвалить и этого, и тому по заднице и этому. Потом, правда, сгноит и тех и других в лагерях, но в сей момент миру видна вся широта сталинского мировоззрения. Эти же сдурели настолько, что поиск врага стал их главной забавой. Ну скажите, зачем было травить Твардовского? Его журнал был либеральной витриной Союза. Спасал лицо власти. Пестуй и холь. Нет, затравили, разогнали. А тут Солженицын. Прямой, упертый, несгибаемый. Просто подарок судьбы.

И Вам по должности довелось участвовать?

— Чуть было, да Бог миловал. Не помню уж точно когда, но вдруг вызывают меня к секретарю по идеологии Ильичеву. Готовится серьезнейший пленум по идеологии, кто читать будет доклад — неизвестно: то ли первый, то ли Суслов, только велено написать главу о Солженицыне. И чтобы камня на камне.

Приказ есть приказ. Уезжаем в Волынское, два дня перечитываем всего Александра Исаевича и абсолютно не понимаем, как от этой глыбы не оставить камня на камне. Умный товарищ мой говорит: «Давай скажем, что мы с тобой не литературные критики. Пусть присылают помощь». Прислали. Академика Францева и одного писателя, не хочу сейчас называть его фамилию. Сидим уже вчетвером — и ни строки. А что писать? И так все ясно. Ясно, что явился стране мощнейший литератор, а если кто-то на Западе пытается сделать его знаменем антисоветчины — так причем здесь Солженицын? Да и Ильичеву не хотелось навешивать банальные ярлыки. Как человек умный и циничный, он желал изысков. Неделю сидим — и ничего. Не подступиться. Уже головки свои оплакиваем: срываем важнейшее задание. Но я сказал: Бог миловал. Появляется Ильичев — и сам с облегчением: «Пленум отменяется».

Пленум отменили, но генеральную линию на травлю продолжили. Как Вы думаете, могли его посадить?

— Нет, посадить Солженицына уже не могли. Одряхлела власть. Проще было выслать и забыть. Что и сделали. Но об этом уже много написано, и повторяться не хочется. Самое смешное, что выслали нас почти одновременно. Правда, меня — послом в Канаду4. И «Архипелаг ГУЛАГ» я впервые прочитал уже в Оттаве на английском. Однажды по всем законам конспирации благополучно ушел от посольских стукачей, заскочил в книжный магазин и тайком купил. Читал, конечно, запоем. Но, знаете, сама фактура книги на меня лично произвела меньшее впечатление, чем публицистические отступления Александра Исаевича. Аресты, зона, параши, вертухаи, расстрелы — обо всем этом я был достаточно осведомлен. И к моему знанию Солженицын добавил лишь размеры ужаса. Но его пронзительные, истошные мысли — тут я вчитывался в каждое слово, каждый раз поражаясь нравственной силе этого человека.

А через пару месяцев звонок из Москвы: «У нас есть информация, что премьер Канады собирается принять Солженицына. Сделайте все, чтобы встреча сорвалась или по крайней мере не имела большого резонанса. Это очень важно». А премьером в ту пору был господин Трюдо, с которым у меня сложились просто дружеские отношения. Что делать-то? Звоню Трюдо: «Есть разговор». Резиденция премьера находилась неподалеку от посольства. И вот вечером пешочком иду к Трюдо. Стою, мнусь и просто не знаю, с какого боку подступиться. Умница Трюдо видит мои мучения и смеется: «Я уже знаю, с чем Вы пожаловали. Конечно, я с огромным удовольствием приму вашего писателя, но журналистам мы соврем и не скажем, сколько длилась встреча и о чем шел разговор».

И вот день прилета Солженицына. Я смотрю по телевизору: жуткий снег, Александр Исаевич в странном полушубке, борода заиндевела, а в руках кепка, которой он яростно отмахивается от толпы журналистов, все время повторяя: «Вы хуже КГБ! Вы хуже КГБ!» Уж не знаю, о чем они допытывались, но вот это разгневанное лицо и щемящий фальцет «вы хуже КГБ!» я запомнил.

Вечером звонит помощник Трюдо. «Господин посол. Встреча состоялась, носила формальный характер и продолжалась пятнадцать минут». Я улыбнулся: пусть те, кому положено слушать наш разговор, передадут в Москву — задание выполнено. «Надеюсь, ничего некорректного в адрес Советского Союза сказано не было?» — «Да что Вы, пустой разговор». На следующий день Трюдо с восторгом рассказывал мне о своей полуторачасовой беседе с писателем5.

А Вам довелось с ним пообщаться?

— Однажды. Уже когда я возглавлял «Останкино», я пригласил Александра Исаевича на первый канал с циклом бесед. Он приехал с супругой, и у нас состоялся долгий и непростой разговор. Мы здорово поспорили, во мнениях не сошлись и с удовольствием выпили. Договорились общаться домами. Но то ли дом он тогда еще не построил, только общения не случилось6.

А цикл свой он вел с огромной радостью. И уже после первой передачи — звонок из администрации президента: не та направленность. Как видите, любая власть не терпит правды.

Как Вы полагаете, читают ли сейчас Солженицына в России, будут ли читать лет через двадцать?

— Не знаю. Солженицына надо читать, может быть, не столько для литературного кайфа, сколько для гражданского самообразования. Как только услышите, что Дума снова тащит на площадь памятник злодею — читайте Солженицына. Только большое у меня сомнение: будут ли читать?


Назад
© 2001-2016 АРХИВ АЛЕКСАНДРА Н. ЯКОВЛЕВА Правовая информация