Фонд Александра Н. Яковлева

Архив Александра Н. Яковлева

 
ЯРОСЛАВСКОЕ ВОССТАНИЕ. 1918
Дела Московской ЧК
Документ №1

Допрос участницы восстания Б.Н. Барковской в Московской ЧК

25.07.1918
Показания

Валентины Николаевны Борковской-Ботельман1. Артистка служит в разных театрах, по большей части провинциальных, замужняя второй раз, с первым мужем рассталась около 12 лет тому назад; тогда же поступила на сцену.

Пробыв около 1 года на сцене в Петрограде и Москве, я заболела и поехала в Севастополь. Мне осталось после смерти моей бабушки около 30.000 руб. На эти деньги я имела возможность учиться. В Севастополе я познакомилась с Дмитрием Васильевичем Ботельманом. Он был молодой поручик, только что вернувшийся с Японской войны, мы подружились, полюбили друг друга и сошлись жить. Я оставила сцену на три месяца, а потом проезжала труппа через Севастополь в Ялту и пригласила меня служить.

Приблизительно в 1910 году мой муж по моему настоянию освободился от военной службы и мы уехали в Петроград. В Петрограде через бюро Разсохина мы взяли театр в Ирбите. В это время и мой муж пошел на сцену. До объявления войны мы играли в разных городах в России, как-то: в Новороссийске, Казани, Самаре, Симбирске, Курске, Киеве, Оренбурге. В год объявления войны у нас был подписан контракт в Рыбинске. После объявления войны мой муж был призван на военную службу. Пробыв на позициях около трех с половиной месяцев, он был тяжело ранен, и после излечения он был совершенно освобожден от воинской повинности. После полного выздоровления он опять поступил на сцену. С тех пор мы опять играли по разным городам России.

Октябрьский переворот меня захватил в Москве, Новинский бульвар 32, кв. 3, а мой муж в это время находился в Воронеже; служил в городском театре. Великим постом мы подписали контракт в Ярославле в Интимный театр на три месяца, считая со второго дня Пасхи. Первым знакомым был Горбунов2, познакомила меня с ним Морская в аэроклубе. Первым моим знакомым из советских кругов был Стасюконец3, который был гражданским мужем актрисы Морской, которая меня с ним познакомила. По ее словам он был командиром полка, какого, не знаю, а Горбунов был губернским комиссаром. В день отъезда Горбунова ко мне пришел его спрашивать матрос Ермаков4, который отрекомендовался его помощником, представился, говоря, что он сам театральный поклонник, и просил разрешения познакомить нас с своей семьей. Из советских кругов я еще познакомилась с Большаковым и с Шмидтом5, Доброхотовым6. Свое свободное время я проводила больше в актерской компании и бывала с перечисленными советскими.

Никогда в жизни у меня знакомых никаких французских офицеров не было. Зайдя в «Бристоль»7 проверить обед, я слышала, как караульному начальнику было доложено, что в одном из номеров находятся два французских офицера-летчика; это было во время восстания; видела собственными глазами, как после их отказа выдать оружие их арестовали и караульный начальник повел их в штаб, где они с Перхуровым долго сидели запершись в кабинете и потом ушли обратно в гостиницу. Больше за все время восстания я их не видела, но слышала, что они на мотоциклетах с туристами куда-то ездили, кажется, за Волгу.

До восстания ни с кем из офицеров близкого знакомства не имела, время с ними не проводила и нигде не встречалась. Об организациях против Советской власти ничего не знала до восстания, несколько раз слышала от Ермакова, что скоро будут какие-то важные события, но что именно, совершенно не знала. В ночь восстания, возвращаясь из театра, Ермаков предупредил меня, чтобы, если я услышу выстрелы, не пугалась, а на мою просьбу объяснить, в чем дело, сказал, что это не бабье дело, и больше до прихода жены Ермакова с просьбой пойти на театральную площадь помочь тяжелораненому я его не видела. Когда пришла жена Ермакова, мы с мужем спали и она нас разбудила. Во время перевязки раненого к нам подъехал верховой и сказал: «Сестрицы, принесите попить, и нельзя ли достать папирос». Тогда подошел офицер с броневика и перевязал нам руку георгиевской лентой, чтобы в нас не стреляли. До трех, четырех часов я пробыла дома, а потом за мной пришли, начали упрекать в трусости и позвали напоить часть в штабе, которая помещалась в Корсунской Гимназии, усталых и раненых добровольцев. Я пошла, и тут в коридоре штаба меня представили полковнику Перхурову. Он познакомился и просил поскорее распорядиться чаем и куда-нибудь, до прибытия сестер, поместить раненых. Раненых мы поместили в одну из комнат на столах, потом в скором времени появились сестры и доктор, которые ими занялись, а ко мне подбежал офицер, что полковник приказывает отправиться в хлебную лавку и немедленно привезти хлеба; с этого и началась моя работа. Одним словом, мной распоряжались совершенно и никаких противоречий быть не могло. Вслед за хлебом меня послали на двор гимназии, где находился вещевой склад, присмотреть как отбирают для солдат шинели, чтобы не раскрали, и потом совершенно незаметно для меня самой навалилась на меня и эта работа. Другой деятельности у меня не было, если не считать, что почти все ночи я проводила на пожарах, помогая мирным жителям спасать их имущество, а в ночь на 17 число сама вытащила трех- или 4-летнего ребенка из огня, совершенно опалив платье и сапоги. На второй же день были призваны все офицеры, в том числе и мой муж, который просил не отправлять его на позиции, а оставить при штабе; руководило им больше всего желание не расставаться со мной. Его назначили комендантом здания штаба. После перехода в Государственный банк (где был штаб) заведующим хозяйственной частью был назначен полковник Яроцкий, а заведующим продовольствием полковник Николаев; моя же роль почти сошла на нет. Но когда я два раза просила Перхурова и один раз генерала Карпова освободить, мне постоянно отказывали. Еще меня посылали наблюдать за разгрузкой горящих складов, дабы они не были расхищены.

На заседаниях штаба я не присутствовала официально, но если входила — меня не стеснялись. На последнем заседании после предложения лейтенанта Балка я присутствовала. Искренне, честно, по глубокому своему убеждению говорю, что никакой руководящей роли в восстании я не играла, но благодаря своему положению актрисы и женщины для посторонних была заметна.

Первый раз увидели Гузарского при перекличке пленных в театре, когда он был очень резок и очень бросался в глаза, действовал как диктатор, не считаясь ни с кем, даже с присутствующим лейтенантом Балком, на которого все время прикрикивал. Первый раз заговорила с ним на платформе, прося разрешения напиться, так как целый день нам не давали воды. Потом видела его и разговаривала с ним на допросе, где искренно все ему рассказала. Допрос происходил в вагоне верстах в 3-х от города или, вернее, станции, против Карзинкинской фабрики8. Допрашивали очень коротко, в начале допроса присутствовал летчик и с ним еще какой-то военный. Всех допрашивали 2 1/2 часа, всего 73 человек, из которых осталось 18 человек, из которых было 3 женщины, остальные тут же у вагона были расстреляны. Через некоторое время в вагон пришел военный с завязанной головой, принес сданные мной Гузарскому деньги и сказал, что я свободна, но я была в таком состоянии, что не могла тронуться с места. Когда санитары начали уносить убитых, я упросила караульного доложить начальнику, чтобы он меня принял, и, когда меня к нему пустили, я на коленях его умоляла довезти меня до Москвы; оставаться после всего перенесенного в Ярославле я не могла даже себе представить. Он согласился и разрешил съездить домой взять мою воспитанницу и оставшиеся в целости два чемодана, и они с военным с завязанной головой отправились в Интимный театр, где он ни на секунду не оставлял меня одну... Я забыла упомянуть, что он дал мне разрешение взять труп моего мужа для погребения. Я передала артистке Вере Ярош эту записку и деньги для погребения и дала прислуге на дорогу до Москвы и просила приехать при первой возможности.

25 июля 1918 г.

Подпись:

Валентина БОРКОВСКАЯ

Допрашивал ПЕТЕРС

По словам Перхурова и моего мужа, французские летчики со второго дня ждали прихода из-за Волги французского войска и распорядились приготовить для них довольствие на три тысячи человек. Мое личное впечатление, что Перхуров не верил в возможность прихода французских войск, но делал вид, что верит, для поднятия настроения. В первый же день Перхуров отдал распоряжение приготовить провиант на пять дней по расчету на две тысячи человек, погрузить все это на три парохода «Самолета»9, два буксирных и один катер и держать их наготове.

Война Германии была объявлена 8 июля. Тогда же привели германского лейтенента Балка в штаб. Около 14-го лейт. Балк передал Перхурову (числа 14) предложение вооружить пятьсот (500) человек германских военнопленных для вступления в ряды добровольческой армии с целью борьбы против советских войск. Предложение это было отвергнуто как провокационное, но на другой день лейт. Балк был освобожден. После этого я видела его несколько раз мельком в Штабе. Немедленно по появлении в штабе генерала Карпова он завязал тесную связь с германцами и лейт. Балком. 19 числа было созвано заседание штаба, присутствовало человек двадцать; ген. Карпова на этом заседании не было. Были только некоторые штабные и несколько нештабных офицеров (назначенные полк. Перхуровым). Было сделано предложение прорвать и уйти из Ярославля или сдаться в плен Германии. Лейт. Балк дал честное слово германского офицера, что он действует от имени императора Вильгельма и что все сдавшиеся в плен будут отправлены в германскую миссию в Москву, откуда их, по всей вероятности, отправят или в Берлин, или в оккупированные местности. Вообще гарантировал им полную безопасность, но требовал немедленного вооружения содержащихся в городском театре 1400 человек военнопленных, большинством было решено прорываться. Вопрос этот был обсуждением отложен впредь до получения ответа начальников участков о возможности прорыва. Ночью решено было сдаться в плен Германии, а затем нас всех заключили в фойе городского театра. Лейт. Балк говорил по-русски и гарантировал еще раз полную безопасность. К своим германским солдатам лейт. Балк обратился с речью на немецком языке и сказал, что они скоро будут отправлены на родину, но возможно, что им придется предварительно выдержать карантин на границе. Жалованье им будет повышено: солдатам до пяти руб., унтер-офицерам до 10 руб. в сутки. В случае открытия военных действий, что возможно каждый час, жалованье с того же часа будет удвоено. В это время, уже утром, лейт. Балк облачился в полную форму германского офицера, раньше же он ходил всегда в штатском; забрал два штабных автомобиля и поставил во дворе своей квартиры.

Выступление предполагалось позже, но после убийства заподозренного в провокации Марьина, пришедшего в себя и могущего разоблачить готовящееся выступление, решено было приступить немедленно к действиям.

Об этом мне сообщил Валентин Супонин10, служивший ранее начальником пулеметной команды в советских войсках. Марьин был заколот штыком в номере гостиницы и спрятан под кровать, но потом пришел в себя и начал кричать. Командиром броневика Прокофьевым был расстрелян по приговору суда в штабе гр. Шмит, помощник завед. Административн. Отд. Большакова.

Закгейм был убит выстрелом из толпы; издевательств над его трупом никаких не было.

По суду же был расстрелян один из советских комиссаров, фамилии которого я не помню. В покойницкой он ожил и был отвезен в лазарет. Расстреливал его какой-то гимназист, по его собственным словам, бежавший из тюрьмы из Москвы.

Представителем для связи от Московской организации был Роман Романович Ольшанский11, назначенный в Ярославле комендантом пароходов; мать его живет в Ярославле. Комендантом всех пристаней был назначен полк. Карабанов.

Роль дипломата для ведения переговоров играл Кизнер.

Из поляков в добровольческой армии принимали участие лишь отдельные лица, но как бы то ни было польские части целиком участия не принимали.

Приметы полк. Перхурова: высокого роста, худой, слегка сутуловатый шатен, волосы зачесывает назад, похож на б[ывшего] великого князя Николая Николаевича, но ниже его ростом.

В середине событий появился латыш, именовавший себя князем Сазоновым. Он говорил, что в случае если ему будет отпущен аванс в размере шестидесяти тысяч (60.000) рубл. (половина всей суммы вознаграждения), то он берется подкупить все латышские части, идущие в составе советских войск против добровольческой армии. За намерение подкупить — не ручаюсь. Может быть, он намеревался только дезорганизовать их.

АЯОУ ФСБ. Ф. 22 (Историческая коллекция). Оп. 1. Д. 8. Л. 22—24 об. Копия.


Назад
© 2001-2016 АРХИВ АЛЕКСАНДРА Н. ЯКОВЛЕВА Правовая информация