Показания
Валентины Николаевны Борковской-Ботельман1.
Артистка служит в разных театрах, по большей части провинциальных,
замужняя второй раз, с первым мужем рассталась около 12 лет тому назад;
тогда же поступила на сцену.
Пробыв около 1 года на сцене в Петрограде и Москве, я заболела и поехала
в Севастополь. Мне осталось после смерти моей бабушки около 30.000 руб.
На эти деньги я имела возможность учиться. В Севастополе я познакомилась
с Дмитрием Васильевичем Ботельманом. Он был молодой поручик, только что
вернувшийся с Японской войны, мы подружились, полюбили друг друга и
сошлись жить. Я оставила сцену на три месяца, а потом проезжала труппа
через Севастополь в Ялту и пригласила меня служить.
Приблизительно в 1910 году мой муж по моему настоянию освободился от
военной службы и мы уехали в Петроград. В Петрограде через бюро
Разсохина мы взяли театр в Ирбите. В это время и мой муж пошел на сцену.
До объявления войны мы играли в разных городах в России, как-то: в
Новороссийске, Казани, Самаре, Симбирске, Курске, Киеве, Оренбурге. В
год объявления войны у нас был подписан контракт в Рыбинске. После
объявления войны мой муж был призван на военную службу. Пробыв на
позициях около трех с половиной месяцев, он был тяжело ранен, и после
излечения он был совершенно освобожден от воинской повинности. После
полного выздоровления он опять поступил на сцену. С тех пор мы опять
играли по разным городам России.
Октябрьский переворот меня захватил в Москве, Новинский бульвар 32, кв.
3, а мой муж в это время находился в Воронеже; служил в городском
театре. Великим постом мы подписали контракт в Ярославле в Интимный
театр на три месяца, считая со второго дня Пасхи. Первым знакомым был
Горбунов2,
познакомила меня с ним Морская в аэроклубе. Первым моим знакомым из
советских кругов был Стасюконец3,
который был гражданским мужем актрисы Морской, которая меня с ним
познакомила. По ее словам он был командиром полка, какого, не знаю, а
Горбунов был губернским комиссаром. В день отъезда Горбунова ко мне
пришел его спрашивать матрос Ермаков4,
который отрекомендовался его помощником, представился, говоря, что он
сам театральный поклонник, и просил разрешения познакомить нас с своей
семьей. Из советских кругов я еще познакомилась с Большаковым и с Шмидтом5,
Доброхотовым6. Свое
свободное время я проводила больше в актерской компании и бывала с
перечисленными советскими.
Никогда в жизни у меня знакомых никаких французских офицеров не было.
Зайдя в «Бристоль»7
проверить обед, я слышала, как караульному начальнику было доложено, что
в одном из номеров находятся два французских офицера-летчика; это было
во время восстания; видела собственными глазами, как после их отказа
выдать оружие их арестовали и караульный начальник повел их в штаб, где
они с Перхуровым долго сидели запершись в кабинете и потом ушли обратно
в гостиницу. Больше за все время восстания я их не видела, но слышала,
что они на мотоциклетах с туристами куда-то ездили, кажется, за Волгу.
До восстания ни с кем из офицеров близкого знакомства не имела, время с
ними не проводила и нигде не встречалась. Об организациях против
Советской власти ничего не знала до восстания, несколько раз слышала от
Ермакова, что скоро будут какие-то важные события, но что именно,
совершенно не знала. В ночь восстания, возвращаясь из театра, Ермаков
предупредил меня, чтобы, если я услышу выстрелы, не пугалась, а на мою
просьбу объяснить, в чем дело, сказал, что это не бабье дело, и больше
до прихода жены Ермакова с просьбой пойти на театральную площадь помочь
тяжелораненому я его не видела. Когда пришла жена Ермакова, мы с мужем
спали и она нас разбудила. Во время перевязки раненого к нам подъехал
верховой и сказал: «Сестрицы, принесите попить, и нельзя ли достать
папирос». Тогда подошел офицер с броневика и перевязал нам руку
георгиевской лентой, чтобы в нас не стреляли. До трех, четырех часов я
пробыла дома, а потом за мной пришли, начали упрекать в трусости и
позвали напоить часть в штабе, которая помещалась в Корсунской Гимназии,
усталых и раненых добровольцев. Я пошла, и тут в коридоре штаба меня
представили полковнику Перхурову. Он познакомился и просил поскорее
распорядиться чаем и куда-нибудь, до прибытия сестер, поместить раненых.
Раненых мы поместили в одну из комнат на столах, потом в скором времени
появились сестры и доктор, которые ими занялись, а ко мне подбежал
офицер, что полковник приказывает отправиться в хлебную лавку и
немедленно привезти хлеба; с этого и началась моя работа. Одним словом,
мной распоряжались совершенно и никаких противоречий быть не могло.
Вслед за хлебом меня послали на двор гимназии, где находился вещевой
склад, присмотреть как отбирают для солдат шинели, чтобы не раскрали, и
потом совершенно незаметно для меня самой навалилась на меня и эта
работа. Другой деятельности у меня не было, если не считать, что почти
все ночи я проводила на пожарах, помогая мирным жителям спасать их
имущество, а в ночь на 17 число сама вытащила трех- или 4-летнего
ребенка из огня, совершенно опалив платье и сапоги. На второй же день
были призваны все офицеры, в том числе и мой муж, который просил не
отправлять его на позиции, а оставить при штабе; руководило им больше
всего желание не расставаться со мной. Его назначили комендантом здания
штаба. После перехода в Государственный банк (где был штаб) заведующим
хозяйственной частью был назначен полковник Яроцкий, а заведующим
продовольствием полковник Николаев; моя же роль почти сошла на нет. Но
когда я два раза просила Перхурова и один раз генерала Карпова
освободить, мне постоянно отказывали. Еще меня посылали наблюдать за
разгрузкой горящих складов, дабы они не были расхищены.
На заседаниях штаба я не присутствовала официально, но если входила —
меня не стеснялись. На последнем заседании после предложения лейтенанта
Балка я присутствовала. Искренне, честно, по глубокому своему убеждению
говорю, что никакой руководящей роли в восстании я не играла, но
благодаря своему положению актрисы и женщины для посторонних была
заметна.
Первый раз увидели Гузарского при перекличке пленных в театре, когда он
был очень резок и очень бросался в глаза, действовал как диктатор, не
считаясь ни с кем, даже с присутствующим лейтенантом Балком, на которого
все время прикрикивал. Первый раз заговорила с ним на платформе, прося
разрешения напиться, так как целый день нам не давали воды. Потом видела
его и разговаривала с ним на допросе, где искренно все ему рассказала.
Допрос происходил в вагоне верстах в 3-х от города или, вернее, станции,
против Карзинкинской фабрики8.
Допрашивали очень коротко, в начале допроса присутствовал летчик и с ним
еще какой-то военный. Всех допрашивали 2 1/2 часа, всего 73 человек, из
которых осталось 18 человек, из которых было 3 женщины, остальные тут же
у вагона были расстреляны. Через некоторое время в вагон пришел военный
с завязанной головой, принес сданные мной Гузарскому деньги и сказал,
что я свободна, но я была в таком состоянии, что не могла тронуться с
места. Когда санитары начали уносить убитых, я упросила караульного
доложить начальнику, чтобы он меня принял, и, когда меня к нему пустили,
я на коленях его умоляла довезти меня до Москвы; оставаться после всего
перенесенного в Ярославле я не могла даже себе представить. Он
согласился и разрешил съездить домой взять мою воспитанницу и оставшиеся
в целости два чемодана, и они с военным с завязанной головой отправились
в Интимный театр, где он ни на секунду не оставлял меня одну... Я забыла
упомянуть, что он дал мне разрешение взять труп моего мужа для
погребения. Я передала артистке Вере Ярош эту записку и деньги для
погребения и дала прислуге на дорогу до Москвы и просила приехать при
первой возможности.
25 июля 1918 г.
Подпись:
Валентина БОРКОВСКАЯ
Допрашивал ПЕТЕРС
По словам Перхурова и моего мужа, французские летчики со второго дня
ждали прихода из-за Волги французского войска и распорядились
приготовить для них довольствие на три тысячи человек. Мое личное
впечатление, что Перхуров не верил в возможность прихода французских
войск, но делал вид, что верит, для поднятия настроения. В первый же
день Перхуров отдал распоряжение приготовить провиант на пять дней по
расчету на две тысячи человек, погрузить все это на три парохода
«Самолета»9, два
буксирных и один катер и держать их наготове.
Война Германии была объявлена 8 июля. Тогда же привели германского
лейтенента Балка в штаб. Около 14-го лейт. Балк передал Перхурову (числа
14) предложение вооружить пятьсот (500) человек германских военнопленных
для вступления в ряды добровольческой армии с целью борьбы против
советских войск. Предложение это было отвергнуто как провокационное, но
на другой день лейт. Балк был освобожден. После этого я видела его
несколько раз мельком в Штабе. Немедленно по появлении в штабе генерала
Карпова он завязал тесную связь с германцами и лейт. Балком. 19 числа
было созвано заседание штаба, присутствовало человек двадцать; ген.
Карпова на этом заседании не было. Были только некоторые штабные и
несколько нештабных офицеров (назначенные полк. Перхуровым). Было
сделано предложение прорвать и уйти из Ярославля или сдаться в плен
Германии. Лейт. Балк дал честное слово германского офицера, что он
действует от имени императора Вильгельма и что все сдавшиеся в плен
будут отправлены в германскую миссию в Москву, откуда их, по всей
вероятности, отправят или в Берлин, или в оккупированные местности.
Вообще гарантировал им полную безопасность, но требовал немедленного
вооружения содержащихся в городском театре 1400 человек военнопленных,
большинством было решено прорываться. Вопрос этот был обсуждением
отложен впредь до получения ответа начальников участков о возможности
прорыва. Ночью решено было сдаться в плен Германии, а затем нас всех
заключили в фойе городского театра. Лейт. Балк говорил по-русски и
гарантировал еще раз полную безопасность. К своим германским солдатам
лейт. Балк обратился с речью на немецком языке и сказал, что они скоро
будут отправлены на родину, но возможно, что им придется предварительно
выдержать карантин на границе. Жалованье им будет повышено: солдатам до
пяти руб., унтер-офицерам до 10 руб. в сутки. В случае открытия военных
действий, что возможно каждый час, жалованье с того же часа будет
удвоено. В это время, уже утром, лейт. Балк облачился в полную форму
германского офицера, раньше же он ходил всегда в штатском; забрал два
штабных автомобиля и поставил во дворе своей квартиры.
Выступление предполагалось позже, но после убийства заподозренного в
провокации Марьина, пришедшего в себя и могущего разоблачить готовящееся
выступление, решено было приступить немедленно к действиям.
Об этом мне сообщил Валентин Супонин10,
служивший ранее начальником пулеметной команды в советских войсках.
Марьин был заколот штыком в номере гостиницы и спрятан под кровать, но
потом пришел в себя и начал кричать. Командиром броневика Прокофьевым
был расстрелян по приговору суда в штабе гр. Шмит, помощник завед.
Административн. Отд. Большакова.
Закгейм был убит выстрелом из толпы; издевательств над его трупом
никаких не было.
По суду же был расстрелян один из советских комиссаров, фамилии которого
я не помню. В покойницкой он ожил и был отвезен в лазарет. Расстреливал
его какой-то гимназист, по его собственным словам, бежавший из тюрьмы из
Москвы.
Представителем для связи от Московской организации был Роман Романович
Ольшанский11, назначенный в Ярославле комендантом пароходов;
мать его живет в Ярославле. Комендантом всех пристаней был назначен
полк. Карабанов.
Роль дипломата для ведения переговоров играл Кизнер.
Из поляков в добровольческой армии принимали участие лишь отдельные
лица, но как бы то ни было польские части целиком участия не принимали.
Приметы полк. Перхурова: высокого роста, худой, слегка сутуловатый
шатен, волосы зачесывает назад, похож на б[ывшего] великого князя
Николая Николаевича, но ниже его ростом.
В середине событий появился латыш, именовавший себя князем Сазоновым. Он
говорил, что в случае если ему будет отпущен аванс в размере шестидесяти
тысяч (60.000) рубл. (половина всей суммы вознаграждения), то он берется
подкупить все латышские части, идущие в составе советских войск против
добровольческой армии. За намерение подкупить — не ручаюсь. Может быть,
он намеревался только дезорганизовать их.
АЯОУ ФСБ. Ф. 22 (Историческая коллекция). Оп. 1. Д. 8. Л. 22—24 об.
Копия.
Назад