Альманах Россия XX век

Архив Александра Н. Яковлева

ОТ «ПОПУТЧИКА» К «ВНУТРЕННЕМУ ВРАГУ»: Власть и интеллигенция в документах ЦА ФСБ России. 1924 — начало 1930-х гг.

В основе данной публикации — комплекс документов Центрального архива Федеральной службы безопасности (ЦА ФСБ России). Тематически и хронологически эти документы распадаются на два блока — нэп и антинэп.

Среди документальных источников нэповской эпохи центральным является проект доклада «Об усилении работы в промышленности инженерно-технического персонала», подготовленный в 1924 г. начальником Главэлектро ВСНХ и членом его президиума А.З. Гольцманом по инициативе председателя ВСНХ Ф.Э. Дзержинского. Доклад был направлен в ЦК ВКП(б) и должен был «сыграть характер декларации, определяющей позицию партии и Советской власти в этом вопросе»1.

В 1924 г. кадры старой технической интеллигенции составляли «большую половину всего технического персонала Республики»2. И успехи новой экономической политики во многом зависели от ее включения в структуру народного хозяйства.

Общим вектором политики властей в этот период являлась лояльность к тем, с кем «по меньшей мере еще 15 лет нам придется работать»3. Поэтому отражая атмосферу острых дискуссий, проект стал показательным документом именно такого отношения к представителям «интеллигентского труда» вообще и к старым инженерно-техническим специалистам в частности.

Он важен также как точка отсчета быстрой метаморфозы, которая произошла в отношении к «спецам» в период сворачивания нэпа и утверждения курса на становление командно-административной системы управления.

Конец нэпа стал началом конца и для его «попутчиков». Отечественная интеллигенция переводится в разряд внутреннего врага советской власти с перспективой уничтожения ее «как класса». Борьба с «экономической контрреволюцией» переходит в компетенцию внесудебных органов ОГПУ, и Соловецкий лагерь особого назначения (СЛОН) — единственный к началу «великого перелома» лагерь в системе ОГПУ — становится тем местом, куда через всю страну идет поток репрессированной интеллигенции.

По составу инкриминированных преступлений условно можно выделить четыре группы соловецкой интеллигенции: 1) инженерно-техническая, обвиняемая во вредительстве — экономической контрреволюции, экономическом шпионаже, диверсиях и т.п.; 2) русская гуманитарная, проходившая по делам национал-фашистских групп, центров, организаций и партий монархического толка; 3) национальная гуманитарная, обвиняемая в буржуазном национализме фашистского толка; 4) «бывшие», обвиняемые по 58-й статье как социально опасный элемент по самым различным основаниям — «к.-р. агитация», «без определенных занятий», «паразитический элемент» и пр., суть которых сводилась к «плохому» происхождению.

Официальным мифом, положенным в основу расправы со старой интеллигенцией, стал миф о «вредительстве». Вредительство — универсальный сценарий для фабрикации «легендированных организаций» и уголовных дел сначала против научно-технической, а вскоре и против гуманитарной интеллигенции: Шахтинского дела, дел НКПС, Югостали, Промпартии, Трудовой партии, дел о вредительстве в нефтяной, химической, золото-платиновой, геологоразведочной промышленности, ВСНХ и Госплане, дела Академии наук и т.д.

Смена партийной доктрины существенно изменила лицо соловецкой интеллигенции. «Среди нашего этапа преобладала интеллигенция старой царской школы, — вспоминал М.М. Розанов, прибывший на Соловки в 1930 г. — Тут была большая группа сотрудников Всесоюзной Академии Наук в Ленинграде, где, если верить газетам, “свила гнездо контрреволюционная рутина”. Один из бараков заняли “члены” Промпартии, процесс которой закончился еще в начале прошлого года. Третья группа состояла из “членов” СВУ (Спилка Вызволения Украины — Союз Освобождения Украины)»4. «По газетам мы знали о громком процессе “вредителей” в угольной промышленности Донбасса, недавно закончившемся, — вспоминает М.З. Никонов-Смородин о прибытии на Соловки большого этапа инженеров-вредителей. — Перед судом тогда прошло только шестьдесят обвиняемых. О них трубили по всему миру, рекламируя бдительность ГПУ и напряженность стройки “новой жизни”. Однако так называемому общественному вниманию был показан только совершенно ничтожный кусочек громадного внутреннего процесса. После суда над шахтинскими “вредителями”, по директивным заданиям ГПУ начались “вредительские наборы”. Эти “ударные” вредительские процессы начинались и кончались в подвалах, оставаясь совершенно неизвестными вне подвальных стен. Только один этап на Соловки состоял из тысячи человек, по преимуществу инженеров и техников»5.

Так, в 1930 г. был взят курс не только на изоляцию, но и на концентрацию на Соловках опасных для режима классово-чуждых элементов. Соловецкий лагерь достигает в это время пика своего развития. Если в IV квартале 1927 г. численность заключенных в лагере составляла 14 810 человек, то к началу 1931 г. — уже 71 800 (с учетом материковых поселений).

Центральное место в комплексе документальных источников «антинэпа» занимает отложившийся в ЦА ФСБ России отчет комиссии ОГПУ под руководством начальника Отдела центральной регистратуры Секретно-оперативного управления (СОУ) ОГПУ А.М. Шанина, который состоит из трех томов машинописных материалов, освещающих результаты инспекции УСЛОНа.

Являясь совершенно секретными внутренними документами ОГПУ, материалы отчета лишены пропагандистской мимикрии и отличаются прямотой и откровенностью выводов, скрупулезной фиксацией и обобщением огромного фактического материала, касавшегося всех сторон лагерной жизни. Отчет комиссии Шанина является, пожалуй, самым многогранным и достоверным источником для изучения проблем становления ГУЛАГа.

Результатом деятельности комиссии Шанина стало принятое в мае 1930 г. постановление коллегии ОГПУ: «всех к.-р. и шпионов, имеющих сроки от 5-ти лет и далее, сосредоточить на Соловецких островах без права выхода на материк. Специалисты, осужденные по к.-р. статьям, используются на материке с санкции ОГПУ»6.

«До зимы двадцать девятого-тридцатого, — отмечает в своих воспоминаниях О.В. Волков, — пятьдесят восьмая статья, иначе говоря, “бывшие” в широком значении, не подвергались последовательной травле. Наоборот, контрики ведали хозяйственными учреждениями, возглавляли предприятия, руководили работами, управляли складами, финансами, портом, санчастью, заполняли конторы. Такое доверие “бывшим” оправдывалось: они не воровали, порученное им выполняли на совесть»7.

Но в начале 1930-х гг. произошли крутые перемены: «уголовники и бытовики были объявлены социально-близкими, а пятьдесят восьмая — социально-опасной, лишена доверия, обвинена во всех грехах периода произвола и обречена находиться только на физических работах. Такая схема в чистом виде была, естественно, неприложима: воры и преступники не отказывались называться социально-близкими, но работать решительно не хотели. Да и не умели. И того более: не хотели отказываться от своего ремесла. Каптерки, кассы, склады, мастерские надо было ограждать от них, как от чумы. И пришлось волей-неволей вновь усаживать контриков в канцелярии и столовые, на склады, назначать главбухами и заведующими вопреки категорической инструкции. В этой обстановке начальство чутко реагировало на доносы: любому урке было достаточно пожаловаться на “врага”, “издевающегося” над соцблизким трудягой, на доктора, отказавшего в освобождении, — и делу давали ход. И нередко с трагическим финалом»8.

Поразивший Соловецкие лагеря кадровый кризис явился свидетельством не частного случая кадровой неурядицы, но большого системного кризиса той «общегосударственной вредительской системы», которая столкнулась с первыми результатами своей политики.

Не случайно в это время начался поиск путей и способов использования репрессированных специалистов в экономике ГУЛАГа. Как свидетельствуют воспоминания соловецких узников, обиходным в лагере стало выражение «запродать специалиста»9, который «может быть продан (безо всяких кавычек) одной из государственных хозяйственно-экономических организаций»10.

Об этом же говорят материалы шанинской комиссии, которая одной рукой ужесточала карательную политику в отношении специалистов-«вредителей», а другой — предпринимала лихорадочные попытки найти им более рациональное применение. В разделе отчета комиссии под названием «Рабсила» («язык не обманешь», — заметил по поводу этого словца А.И. Солженицын) проблеме использования «спецов» было уделено самое пристальное внимание.

В сталинской модели индустриализации политика имела абсолютный приоритет над экономической целесообразностью11. Об этом свидетельствует также физическое уничтожение репрессированных специалистов в годы Большого террора.

Начало этой трагической развязке также положил 1930-й год. Именно тогда был отлажен механизм физического уничтожения «спецов», безотказно сработавший в годы Большого террора. В отладке этого механизма заключалось еще одно и, пожалуй, самое главное предназначение комиссии столичных чекистов под руководством Шанина.

В рамках оперативного приказа НКВД СССР № 00447 от 30 июля 1937 г. «Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов»12 были проведены две «локальные» операции уничтожения в тюрьмах и лагерях. Квота на расстрел заключенных Соловецкой тюрьмы, сроки и процедура были определены специальной директивой Н.И. Ежова от 16 августа 1937 г.13

Всего на Соловках было сформировано три расстрельных этапа14. Статистика обнаруживает нетипичность их состава: численность интеллигенции в соловецких этапах значительно превышает общую численность остальных социальных групп, расстрелянных в рамках приказа № 00447. Среди заключенных первого этапа было 1,8 % крестьян, 18,2 % рабочих и 70 % научных работников, учителей, студентов и служащих15. Социальный состав соловецких узников второго этапа, расстрелянных в Ленинграде в декабре 1937 г., по нашим подсчетам, включал 8 % крестьян, 14 % рабочих, 4 % представителей духовенства и 59 % служащих, студентов и представителей научно-технической и гуманитарной интеллигенции.

С образованием ГУЛАГа старейший чекистский лагерь на Соловках не только не утратил своего «особого назначения» быть местом изоляции опасных политических преступников, но, напротив, расширил и углубил его. Соловки стали своего рода «Пароходом-2» — символом расправы со «старой», «дореволюционной», «буржуазной» отечественной интеллигенцией.

 

Орфография и текстовые особенности оригиналов сохранены. Явные опечатки и ошибки исправлены без специальных оговорок. Делопроизводственные пометы опущены. Нечитаемые слова и опущенные фрагменты текста обозначены угловыми скобками.



Вступительная статья, подготовка текста к публикации и комментарии Н.Н. Павловой.

© 2001-2016 АРХИВ АЛЕКСАНДРА Н. ЯКОВЛЕВА Правовая информация